Разбойники и пасть иного. Михаил Гинзбург

ишина, если не считать размеренного, почти умиротворяющего посапывания братцев в промозглой темноте землянки. Значит, показалось. Или просто какой-нибудь шатун-полуночник из местного зверья решил сократить путь. Лина выскользнула наружу, в объятия стылой предутренней мглы, настолько плотной, что ее, казалось, можно было черпать пригоршнями. Следовало проверить западню на лисьей тропке – вчерашним вечером та показалась ей подозрительно безупречной.

      Воздух был тяжел и студен, как ключевая вода в самый лютый день осени. Он источал сложный букет ароматов: въедливую сырость грибницы, горьковатый дух прелой листвы и что-то еще, почти неосязаемое – то ли испарения недалекого торфяника, то ли просто застарелую меланхолию этого дремучего, нелюдимого леса. Небосвод, наглухо задраенный свинцовым пологом низко нависших туч, и не думал обещать скорый восход. Мрак стоял такой, что хоть глаз выколи, но Лина, чьи зрачки давно адаптировались к подобному сумраку, без труда различала исполинские силуэты елей, застывших в карауле вечности, и узловатые сплетения орешника.

      Их убежище – нора, выкопанная без особого усердия в откосе невысокого холма и тщательно укрытая сверху пластами дерна да ворохом еловых веток, – и впрямь было трудно заметить, даже зная, где искать. Рядом зияла черная проплешина давно испустившего дух костра. Над ним на треноге из трех кривых палок скорбно покачивался пустой котелок, словно жалуясь на свою незавидную участь.

      Лина обошла их нехитрый лагерь по кругу, внимательно осматривая натянутые у самой земли тонкие веревки, увешанные сухими ветками – незамысловатые, но вполне рабочие сигнализаторы. Все было в порядке. Западня на лисьей тропе, как она и предполагала, оказалась нетронутой, лишь несколько свежих отпечатков крохотных лапок свидетельствовали о том, что ее потенциальная жертва, проявив недюжинную смекалку, предпочла обойти опасное место стороной. Пронырливая тварь.

      Вернувшись к землянке, она на миг замерла у входа, вслушиваясь в разнокалиберное дыхание спящих братьев. Старший, Яр, спал почти беззвучно, устроившись на боку, но даже сквозь сон его рука не покидала верного топорища. Бывший служивый, он и после долгих лет вольной лесной жизни не сумел изжить из себя эту въевшуюся в каждую клетку тела привычку – быть готовым к бою в любую секунду. Даже если противником оказывался всего лишь дурной сон.

      Средний, Бур, напротив, спал так, что стены их утлого жилища ходили ходуном. Его необъятное туловище занимало львиную долю пространства в землянке, а могучий храп, казалось, был способен распугать не только мелкую лесную живность, но и целую ватагу лесорубов, если бы таковые рискнули сунуться в их глухомань. Силы в нем таилось, как в добром медведе, а вот ума… Лина едва заметно скривила губы в усмешке. Сообразительности у Бура было примерно столько же, сколько у того самого медведя, да и то, если медведь был не в настроении. Впрочем, временами его чугунная голова и нечеловеческая силища оказывали им неоценимую услугу.

      Младший, Квит, по обыкновению, забился в самый дальний и темный угол, стиснув в объятиях свою потрепанную заплечную суму, будто в ней скрывались несметные богатства какого-нибудь свергнутого короля. Он что-то невнятно лопотал во сне, подергивая худой ногой. Лина была почти уверена, что помимо пары безнадежно тупых ножей и огнива, в этой суме таилась его главная реликвия – замусоленная тетрадка с его потаенными рифмами. Одна лишь мысль об этих опусах вызывала у нее приступ внутреннего смеха, но она благоразумно держала это при себе. У каждого свои причуды, какими бы нелепыми они ни были.

      Она примостилась на старом, замшелом пне у входа – своем обычном наблюдательном пункте. Предрассветная тишина была обманчива, как улыбка трактирщика, подсовывающего разбавленное пиво. Лес жил своей скрытой, напряженной жизнью, полной едва слышных шорохов, таинственных скрипов и затаившихся до поры до времени угроз. И они, четверо изгоев, были лишь крохотной, инородной частицей этого огромного, безразличного к их судьбам мира.

      Ее взгляд зацепился за едва различимое шевеление у корней могучей сосны неподалеку. Мелкий, заморенный лисенок с куцым, будто обгрызенным хвостом, с опаской выглядывал из-за шершавого ствола. Глазки-бусинки горели нездоровым, голодным блеском. Лина невольно вспомнила о последнем каменном сухаре, позабытом в глубине ее кармана. Он был ее неприкосновенным запасом на случай совсем уж тощего дня. Помедлив лишь мгновение, она извлекла сухарь, отломила от него добрую половину и, стараясь не издать ни звука, положила на плоский камень в нескольких шагах от сосны. Затем так же неслышно отступила в густую тень у входа в землянку. Лисенок еще немного покрутился на месте, но зов пустого желудка, очевидно, оказался сильнее врожденной осторожности. Короткий рывок – и он уже схватил драгоценную добычу, тут же растворившись в кустарнике. Лина едва слышно вздохнула. Что ж, по крайней мере, для кого-то это утро начнется не совсем уж паршиво.

      Глава 2. Завтрак разбойника и братские подначки

      Не успела Лина толком насладиться редким мгновением утреннего покоя, согретого крохотным, почти невесомым чувством правильно сделанного дела, как со стороны заросшего бурьяном оврага, что змеился неподалеку от их стоянки, донесся такой треск