Менеджер. Юрий Николаев

и заботой родителей росла капризной и эгоистичной. В свои три года Светка научилась манипулировать взрослыми, изображая жертву, и виной её несчастий, как правило, становился старший братик.

      Иногда в доме собирались гости. По разным большим и малым поводам приходили родственники, накрывался стол, изобилующий салатами и горячительными напитками и велись долгие непонятные беседы «за жизнь». Гошу тоже приглашали за стол. Он ковырял вилкой оливье и терпеливо слушал наставления какого-нибудь дядьки по мамкиной линии или родственника Митрича.

      – Как учишься? – спрашивали Георгия гости.

      – Хорошо, – холодно и без подробностей отвечал Гоша.

      – Молодец! – предсказуемо произносил вопрошающий, и разговор снова переходил на другую тему.

      – Ты, Мишка, держи парня в строгости, – поучал Митрича какой-нибудь важный родич, – мужика из него сделай!..

      И Митрич делал. Ругал за каждую провинность, через раз давал подзатыльник, через два – леща.

      «Косячить» от этой строгости Гоша меньше не стал. Даже наоборот, ему хотелось делать всё назло, доказывая свою независимость и ненависть к отчиму.

      Самое неприятное в этой истории было то, что мать Гоши была на стороне Митрича. Даже если наказание было несправедливым или слишком жёстким. Она просто молчала. Лишь иногда, когда Митрича не было дома, она прислоняла голову Гоши к своей груди и нежно ерошила его волосы. Но также, молча. От её молчания Гоше становилось совсем невмоготу, он вырывался из её объятий и уходил на улицу. Долго болтался по дворам, общаясь с ровесниками. И мысленно строил планы побега.

      Но до этого дело пока не доходило. Разве что пару-тройку раз в год он сбегал от тумаков Митрича к тётке – мамкиной сестре. Там он отсиживался, отъедался тёткиными вкусняшками и возвращался домой. Тётка была доброй и очень набожной. После возвращения отчим встречал его ехидной усмешкой и говорил что-то обидное.

      Впрочем, обидным Гоша стал считать любое слово из уст Митрича в свой адрес. Даже любую невинную просьбу типа – «принеси», подай» или «сходи», он воспринимал как высокомерную грубость и старался навредить и всё сделать не так.

      В тринадцать лет, получив страшную взбучку от Митрича непонятно за что, Георгий ушёл из дома. Обида осталась надолго, длинной болезненной занозой она торчала в его сознании и не давала покоя.

      Мамка была на работе, Светка в детском саду, оставаться с Митричем дома Гоша яростно не желал. Он демонстративно оделся и ушёл.

      Мать нашла Георгия в первом часу ночи на дальней скамье соседнего двора. Предварительно она обзвонила всех, у кого мог оказаться Гоша. Она тихо присела рядом, глаза её были распухшими от слёз. При свете фонаря Гоша видел, как она и рассерженна, и обрадована одновременно.

      – Пойдём домой, – наконец вздохнула мать. Она сказала это как-то просто, будто ничего и не случилось. Её рука неуверенно потянулась к пальцам сына, сжимавших край скамьи, но Гоша отдёрнул свою руку.

      – Нет.

      – Пойдём домой, – снова повторила она.

      Гоша сжался, опустил взгляд на свои потрёпанные кроссовки и хрипло проговорил:

      – Либо