Последнее слово шамана. Иван Цуприков

у той избы, где еще вчера мы жили с тобой, его след видел. И здесь он такой же. Не один и тот же ли это медведь? Боюсь, что и здесь мы с тобою не задержимся, пойдем к Хромой белке, за Торн.

      – Сама?

      – Да, Мишенька, к шаману нужно идти, а то уже поджилки у меня трясутся. Этого еще не хватало. Сколько мне Бог отпустил жить, не знаю, но так неохота погибнуть в лапах медведя. Знаешь, сколько я их загубил в свое время?

      – Нат.

      – Тридцать восемь, – не сводил глаз с Михаила Муравьев.

      – О-о-о.

      – Вот тебе и «о-о», Мишенька. Но у меня теперь другие планы, Мишенька. Пока не разделаюсь с другим косолапым, нет желания уходить на тот свет. Давай выздоравливай быстрее, будешь моим помощником, если не забоишься, конечно.

      – Кат, нат, нат, кот.

      – Кто? – похлопал Степнова по плечу Муравьев и улыбнулся. – Та росомаха, в ковычках, Мишенька, которая мою жену убила и осталась за это безнаказанной. Но она не знает, что я догадываюсь, как ее имя, она не знает, где я выставлю на нее капкан. А то, что она придет ко мне, сердцем чувствую. Ладно, пойдем, только тихо, шаг в шаг за мной, ветки не ломай. Ты ж бывший разведчик. Постарайся. – И, разломив свое ружье и продув стволы, вставил в них патроны.

      Так сделал и Михаил.

      Без рюкзака идти легко, создается такое впечатление, что плечи превратились в крылья, поднялись над шеей, стали легкими, воздушными и вот-вот взлетишь, как во сне. Но Виктор шел очень медленно, осматривая каждую веточку, травинку или нагнувшись, проводил ладонью по белому мху, как по ворсу ковра.

      Михаил, затаив дыхание, наблюдал за его движениями. Наконец, Муравьев, обернувшись к нему, остановился и не сводил с него своих глаз. Были в его глазах грусть, волнение. Сжал губы и, перекрестившись, забросив ружье на свое плечо, громко пошел вперед.

      Но Михаил не стал повторять действия Виктора, а, мягко наступая на мох, крадучись пошел за ним. За плотными ветками двух молодых сосен открылась небольшая полянка. На ее середине стояла покосившаяся на бок изба. На потрескавшихся бревнах, поросших зеленовато-седым мхом, чувствовалась усталость. Дом был так же стар, как, видно, и его бывший хозяин Тихонов, и уже доживал свои последние деньки-годы.

      Осмотрев избу, Михаил даже удивился рассказу Муравьева, что якобы лесорубы ее отремонтировали. Этого совсем не было видно. Дверная рама так же перекосилась, как и изба, дверь, упершись своим нижним углом в землю, была больше похожа на костыль, на который дом упирался, как дряхлый старик-инвалид.

      Михаил потянул ее на себя, но Виктор его сразу одернул:

      – Стой. Капкан это!

      Не поняв, Михаил снова потянулся к двери, но Муравьев его резко потянул на себя:

      – Отойди! – И показал на подпору, на скривившееся в своем центре бревно, упертое в крышу. Оно с молодой живой березы, в диаметре двадцать пять – тридцать сантиметров и с большим трудом выдерживало тяжесть покосившейся на него крыши дома. Посередине ее ствола хорошо просматривались трещинки, по которым стекал желто-оранжевый сок.

      – Так.

      – Молчи,