Возвращение домой. Елена Шичалина

Шервинского. Прощальный привет, так сказать. Госиздат 58 года. Теперь уже редкость. Вон в шкафу у меня стоит на почетном месте.

      Кирилл даже на край подвинулся, так занимал его этот разговор.

      – Как все это необыкновенно интересно! Я читал много переводов Шервинского: и Овидия, и Вергилия, но, когда держишь в руках книгу, текст кажется уже принадлежащим вечности. И даже порой не задумываешься, а жив ли автор или переводчик. А тут все совсем рядом, и такое живое… Мне думается, он должен был и свои стихи писать. Но мне не попадалось ничего. А Вы не знаете?

      – Как же, он издал Итальянскую лирику в 1916 году. А потом – бах! – Заваруха! Он, похоже, и замолчал. Впрочем, в этом я не уверен. У поэтов ящики в столах бывают весьма вместительные.

      – Вы часто виделись? Ведь по роду занятий у вас, наверное, было много общих тем для беседы.

      – Нет, мы практически едва были знакомы, да и общались по-соседски, и то больше с домочадцами. Как-то от них к нам рой пчел перелетел. Ну вот и общались, пока ловили да на место водворяли. А так, дом-то был особенный: Ахматова живала неделями, у них Лозинский «Божественную комедию» переводил… Нас приглашали, и девочки маленькие туда бегали (Николай Аркадьевич не уточнил, какого поколения девочки имелись в виду), а я немного стеснялся нарушать их покой. Все ведь всегда чем-то заняты…

      Николай Аркадьевич рад был сменить тему, но Кириллу очень хотелось удовлетворить свое любопытство, и он проявил некоторую настойчивость.

      – Вы упомянули какую-то историю, связанную, как я понял, с несуществующим домом… Если это не тайна…

      – Да какая там тайна! Это, скорее, примета нашего времени.

      Николай Аркадьевич откинулся на спинку дивана и провел рукой по лицу, словно ему хотелось умыться. Кирилл молча ждал, понимая, что затронул болезненную тему. С реки приглушенно доносился голос кукушки. Кирилл насчитал девять, когда Николай Аркадьевич снова заговорил.

      – История предельно проста. У Шервинских дом отняли. В 63-ем. На основании каких-то постановлений 30-х годов о раскулачивании. Это в 60-х-то годах! Я, как Вы понимаете, не знаю, что это был за документ, в глаза его не видел… Но единственный человек, который мог бы тогда их защитить, отец Сергея Васильевича, известный врач, скончался в 41 году, как моя Оля. Чуть раньше, возможно. Он при смерти лежал, так они ему не сообщили, что война началась, волновать не хотели. А в Совписе не нашлось ни одного влиятельного лица, кто бы обратил внимание кого следовало на это самоуправство. Им якобы территория была нужна под больницу! – Николай Аркадьевич волновался все сильнее. Он вскочил и мерил шагами комнату от дивана до шкафа и обратно. – У нас в Союзе – места мало! Тоже мне, – Япония! Нет, друг мой, дело не в месте было, а в черной зависти к тому, что даже советская власть, уж на что – мягко скажем – решительные люди, а после 17-го года им именьице-то вернули. А местные власти нашли-таки зацепку и распорядились…

      Николай Аркадьевич остановился, тяжело дыша.

      – А больницу-то построили?

      – Да она там и так была, рядом.