Змий. Алина Кирикова

моего гнева или ревности по какому-то поводу, скажу, я простил бы тебе абсолютно все и никогда, ни в чем бы не упрекнул тебя.

      – Комедия сыграна! Моя роль кончена, как и жизнь! Оставь меня! – рыдала княжна, начиная снимать с себя украшения и навешивать их на меня: браслеты, колье, два колечка с жемчугом и белую песцовую шубку.

      В итоге я был наряжен и сверкал так же, как и Мария прежде. Лицо мое подрагивало, сердце ныло, но притом будто не по-настоящему. Я не верил, что меня кто-то бросил, не мог сознать, что происходящее – реальность.

      После того как Аранчевская скрылась в экипаже, я еще долго пребывал на морозе. Все думал о жизни и пришел к удивительному даже для себя умозаключению: «к этому все шло, наша связь была спектаклем».

      Миновав лакеев, которые какое-то время смели мне противиться и не пускать назад, я таки вышел в партер. Все внимание, конечно, было приковано только ко мне. Пробравшись к Баринову, я сел на прежнее место Аранчевской. Мишель боязливо поворотился, оглядел сверху до низу и сглотнул. Схватив Баринова за шею, я порывистым движением притянул его к устам и горячо поцеловал. Губы больно порвались на месте смыкания. Мишель, когда я отстал от него, даже не шелохнулся, так и просидел оставшуюся часть представления в металлической позе, выгнувшись в спине.

      По завершению балета в зале воцарилась тишина, никто не стал аплодировать танцовщикам, кончившим выступление. Развлечением для всякого был партер. Тогда, встав с места, я четко захлопал в ладоши и громко выкрикнул: «bravo». Мой жест, как по мановению волшебной палочки, подхватили и остальные зрители, кто-то с ярусов даже засвистел. Ликовали все, но не Елизавета Павловна. Княгиня была серьезна, долго сверлила меня взглядом, затем гордо поднялась и вышла.

      Дорогой домой старый князь упорно игнорировал меня, но по приезде отсоветовал немедленно собирать вещи и съезжать. Таким образом, мне пришлось уехать к себе на Английскую набережную.

      Пять следующих дней после балета я провел на даче вместе с Розенбахом и Альбертом. Как и было оговорено ранее, состоялась охота и баня. Но не все было так гладко, как может показаться на первый взгляд. Наша поездка задалась не сразу. Розенбах был явно недоволен. Вжавшись в ворот, все шесть часов пути он выделывал из себя спящий вид. Но вместе с тем являлся настолько напряженной фигурой, что его настроение передавалось и нам с Альбертом. То Керр подергивал ногою, то жадно нюхал табак, то правил усы. Но скоро, измотанный угнетающей обстановкой, уставился в окно и проглядел на заснеженные сверкающие степи три часа подряд. На четвертый час, пока рисовал меня, над чем-то посмеивался, а перед самым приездом вдруг принялся за сочинение стихов и постоянно тревожил этим Феликса, который все более становился насупившейся мышю.

      В одиннадцатом часу, по приезду, все заметно раздобрели, потому что добрались до столовой, где подвыпили и, наконец, позавтракали плотными австрийскими блюдами из сосисок. До первого часу дня мы с Керр развлекались выстрелами