Что же дальше, маленький человек?. Ханс Фаллада

как мы можем съехать? Разве у нас есть деньги, чтобы полтора месяца оплачивать две квартиры?

      – Ох уж эти деньги! – негодует она. – Значит, я должна тут сидеть нервничать, а Малыш пусть родится страшилищем – и все из-за каких-то денег!

      – Да, ох уж эти деньги, – говорит он. – Деньги – и зло, и благо…

      Пиннеберг баюкает жену в объятиях. В этот миг он вдруг почувствовал себя мудрым и опытным; вещи, которые прежде были для него важны, больше не имеют значения. Можно быть честным.

      – Никаких особенных дарований у меня нет, Овечка, – говорит он. – Высоко мне не взлететь. Так что деньги нам всегда придется считать.

      – Ох, милый, – нараспев тянет Овечка. – Ох, милый!

      Ветер колышет белые занавески на окнах. Комнату заливает мягкий свет. Словно влекомые волшебной силой, они рука об руку подходят к открытому окну и выглядывают наружу.

      Луна озаряет землю. Справа мерцает и танцует одинокий огонек – последний газовый фонарь на Фельдштрассе. Перед ними прекрасная картина: прогалины уютного света чередуются с глубокими, мягкими тенями там, где растут деревья. Тишь такая, что даже здесь, под самой крышей, слышно, как журчит по камням Штрела. Ночной ветер ласково овевает их лбы.

      – Какая красота, – говорит она. – Какой покой!

      – Да, – соглашается он. – Хорошо тут. Вдохни поглубже – воздух здесь совсем не такой, как у вас в Плаце!

      – У нас в Плаце… Плац – это больше не «у меня», я там не живу. Мой дом – в Зеленом тупике у вдовы Шарренхёфер.

      – И больше нигде?

      – И больше нигде!

      – Ну что, сходим вниз?

      – Не сейчас, милый, давай пока приляжем. Мне нужно тебя кое о чем спросить.

      «Сейчас начнется», – пронеслось у него в голове.

      Однако она ни о чем не спрашивает. Просто лежит, и ветер треплет светлые волосы на ее лбу, сдувает их то так, то этак. Он не может отвести от них глаз.

      – Так спокойно… – говорит Овечка.

      – Да, – соглашается он.

      – Слышишь? – восклицает она.

      Где-то далеко звучит музыка – оркестровая, понимают они, но что именно играют, непонятно: ни тот ни другая в музыке не разбираются.

      – Тут где-то неподалеку есть ресторан? – спрашивает Овечка.

      – Нет, нигде нет, – отвечает ей супруг. – Откуда же она доносится, эта музыка?

      Они снова прислушиваются. Потом он высвобождается из ее объятий и растворяется в комнате. А она все вглядывается в ночь, где стремительно восходит луна – словно на глазах карабкается в небо, ступенька за ступенькой.

      Милый возвращается:

      – Пойдем, Овечка, послушаешь!

      Он проводит ее под шпалерой в спальню и делает знак не шуметь. Музыка здесь звучит отчетливее, хотя все еще очень тихо.

      – Калибе, – поясняет Пиннеберг, – редактор! Радио! Я сегодня вечером обратил внимание, что на крыше торчит антенна.

      – Что же так тихо? Неужели не может включить погромче, чтобы и мы послушали?

      – Он,