Спасённая душа. Владимир Петрович Чёркин

вору голубям. Мать, выйдя из избы, забурчала, проходя мимо детей:

      – Опять хлеб таскаешь голубям? Печь не успеваю…

      – Они есть хотят. Они есть хотят! – жалобно проговорила девочка.

      – Сейчас лето, корму им везде навалом. Кыш! – пугнула женщина голубей, махая руками, и принялась мыть тряпкой потёки на стекле окон от побелки.

      Голуби поднялись, захлопав крыльями. В этот момент откуда-то сверху на отставшую птицу налетел сокол. На глазах у детей резанул когтями по шее и подхватил сизаря. Но не дремал и кот, сидевший на крыше. Он тоже присмотрел того же голубя. Ещё пёрышки из порванной птицы планировали в воздухе, а кот уже прыгнул на сокола. Голубь, вырвавшись, отлетел в сторону, а на земле закрутился комок из сцепившихся кота и сокола. В конце концов кот, жалобно мяукнув, нырнул в траву, а сокол как-то боком полетел на гумно.

      Ваня бросился ко всё ещё трепыхающейся и бьющейся на земле птице. Лёжа на спине, она быстро сучила лапками, потом резко дрыгнула ими и затихла. Из разодранной когтями сокола шеи торчала красно-белым кольчатым шлангом её горловина.

      – Что с ней? – спросила девочка. – Умерла? Умерла, – сама себе ответила и закрыла глазки руками.

      – Сейчас душа из неё должна вылететь. Мама говорила, что душа есть и у птицы, и у человека.

      – Душа, – протяжно повторила девочка.

      – Да, душа. Мама говорила, что у птиц она похожа на них, а у нас – на нас похожа. Давай похороним голубя. А то если не похоронить, то душа не успокоится, будет мытарствовать.

      Недалеко от дома они вырыли ямку, положили в неё голубя и долго не закапывали, смотрели на него, словно хотели увидеть, как вылетит душа из птицы. Но ничего не увидели.

      – Кот напугал душу! – сделал вывод мальчик. – Я его за это за хвост оттаскаю. У, котяра! – пригрозил он.

      Закопал ямку и притоптал землю.

      – Иди к маме, а мне по делу надо, – приказал он сестре.

      А сам побежал в вишняк. Раскопал там яму, достал банку из-под леденцов. Открыл её. В ней лежало сто рублей. Эти деньги дал ему отец на лыжи – предел его мечтаний.

      Лыжи у него были, но самоделки – сделанные отцом из досок: толстые и короткие, с прожжённой дыркой посередине, в которую просовывался сыромятный ремешок. А под подмётки маленькими гвоздями прибит кусок резины. Но всё равно доска есть доска, хотя и с заострёнными носами. Самоделки только резали снег. Кататься на них можно было только по лыжне. На скользящей поверхности лыж не было ложбинки, как у фабричных. Поэтому при повороте они шли на раскат, выбрасывая снежное крыло и осыпая лыжника снегом.

      У его друга Кольки были такие же лыжи, но его отец догадался распарить их в кипятке, а концы согнуть. Затем зажал их в самодельный зажим и выдерживал в таком положении три дня. После этого сделал выборку в подошве лыж. В результате Коля стал коноводить на горе. Первую лыжню всегда прокладывал он.

      Ванюша завидовал ему. Вернувшись домой с катанья, бросал в сердцах свои «лапти-лыжи», как он называл их, в угол и, насупленный, шёл к отцу:

      – Папка, загни мне носы у лыж и выборку на подошве лыж сделай! У Коли на лыжах они есть, а у меня нет. Он с любой горы съедет, а с крутицы боится. А будь у меня лыжи, как у него, я бы и с крутицы съехал.

      – Погоди, сынок, вот заработаю я немного денег, куплю и тебе хорошие фабричные лыжи, – со вздохом обещал отец.

      И Ванюшка ждал, но его терпение кончилось, когда к Сёмке, его однокласснику, приехал в отпуск брат-пограничник и привёз ему в подарок финские лыжи. От одного вида этих лыж у мальчишек от зависти даже в носах засвербело. После этого им не только кататься, – даже смотреть на свои самоделки не хотелось. А Семён на своих чудо-лыжах такое стал делать, такое! Проложил лыжню, где им и в голову не могло прийти – но длинному глубокому оврагу, который как бы впадал в речку шириной метров тридцать. Здесь Сёмкина лыжня плавно поворачивала на подъём оврага. Получился трамплин, метров пять высоты. На другом берегу был уклон, и лыжня по нему уходила в луг. Разгоняясь по оврагу, Семён летел с трамплина вверх. Поднимался метров на десять, складывался, плавно спускаясь, и, приземляясь, катился по лугу.

      Ребятишки зачарованно смотрели, как он, проехав по лыжне, отряхивает лыжи от снега, постукивая их носами об наст. Белые крупицы снега сыпались с них мукой, а концы упруго вибрировали. А затем вообще начиналось нечто невообразимое. Семён становился на лыжах поперёк канавы и начинал приплясывать на них. Лыжи упруго пружинили, но не ломались.

      – Семён, дай покататься! – умоляли его ребятишки.

      – Ещё чего, сломаете. Свои надо иметь. Я вот захотел – и брат мне привёз, – снисходительно парировал Семён.

      Он вообще стал на всех смотреть свысока. Ведь приходили в восхищение не только его сверстники. Частенько наведывались и взрослые, они, разинув рот, провожали его необыкновенный полёт с трамплина изумлённым взглядом. Приговаривали одобрительно: «Ишь, пострел, мал да удал, как птица летает!»

      – А вы что, сорванцы? Небось, не можете так? – подначивали они стоявших тут же ребят.

      – Да