Куросиво.

но жизнь в доме, который они окружали, была ничуть не лучше, чем жизнь того крестьянина из деревни Танака, который каждое утро проходил мимо усадьбы, выкрикивая: «Чиню-починяю! Чиню-починяю!»

      Глава дома, убежденный легитимист, был человеком долга и чести, и потому бремя нищеты давило семью особенно сильно. Маленькая Садако рано узнала вкус рисовой болтушки и жидкой похлебки из батата. Детское сердечко ее сжималось от боли, когда сквозь задвинутые сёдзи она слышала сокрушенные голоса родителей, совещавшихся, как им исхитриться, чтобы хоть чем-нибудь отметить праздник Нового года. Какой-то богач заказал отцу сделать список с «Кокинсю» – отец славился как мастер каллиграфии в стиле Коноэ, – и Садако, ей было тогда не больше семи-восьми лет, всегда сама вызывалась массировать отцу плечи, когда он уставал от долгого сидения за перепиской, и ее радовала его улыбка и ласковая похвала: «Вот спасибо, Садако. Вот молодец!»

      Садако было девять лет, ее младшему брату Мотофуса – три года, когда отец, так и не дождавшись реставрации императорской власти, отошел в лучший мир. Перед смертью он сочинил стихотворение:

      О божественный ветер Исэ!

      Ветви ивы зеленой сплелись в беспорядке…

      Так развей же ты их, расплети!..

      А ровно через год после его смерти грянула реставрация, потрясшая небо и землю. Все разом переменилось; туманы и тучи, висевшие над двором, рассеялись, и сияние потомка солнца озарило Японию от края до края. Придворная аристократия, столько лет прозябавшая в тисках холодной зимы, разом пустила почки, зазеленела новыми побегами. Старинные родовитые семьи одна за другой возрождались к новой жизни. Только в семье Умэдзу все оставалось по-прежнему – безвременно, в самом расцвете сил ушел навсегда глава рода, а наследник имени был еще малый ребенок. Покинув дом в Кодзингути, семья по-прежнему прозябала, найдя себе приют в крытой камышом хижине, сплошь увитой цветами сад-занка, в деревне Итидзёдзи, лепившейся у подножья горы Охиэ.

      К счастью, мать Садако, Аяко, происходившая из известной старинной семьи синтоистских жрецов в Нара, обладала не только красивой внешностью, но и сильным характером. Родные и друзья мужа, поглощенные заботами о собственном благополучии, не проявляли к семье Умэдзу никакого участия, на помощь своей родни тоже полагаться было нельзя – родного отца Аяко уже не было в живых, а на нового главу рода рассчитывать не приходилось; и Аяко быстро пришла к решению: во что бы то ни стало прожить своим трудом до тех пор, пока не выдаст дочь замуж, а сына не выведет в люди. Собрав деревенских девочек, она стала обучать их чтению, письму, рукоделию, добывая таким способом пропитание себе и детям. Ни у кого не прося жалости и сострадания, довольствуясь пищей, которой не хватило бы на прокорм и воробью, она – слабая женщина – сумела прожить жизнь, ни перед кем не унижаясь и не заискивая.

      Дети постепенно росли. Старшая, Садако, хорошела день ото дня – сама мать невольно заглядывалась на нее. Она воспитывала