Непокоренные. Татьяна Хорунжая

обернулся.

      – Война! По репродуктору объявили…

      Коле показалось, что он не расслышал.

      – Война? Да с кем же?

      – С немцами. Фашисты идут…

      Коля в растерянности выпустил рукав знакомого. Мы

      ещѐ не могли понять, чем это грозит нашей стране,

      нашим семьям, нам самим. Но каждому поскорее захотелось домой, поближе к своим. Мы как-то незаметно стали

      расходиться кто куда.

      Я тоже пошел домой. И, кажется, ничего ещѐ не изменилось, и вроде бы то же горячее солнце в небе, и так

      же ты идешь домой с речки. Но по лицам идущих рядом

      с тобой взрослых понимаешь, что случилось что-то

      непоправимое, необратимое и неизбежное, и надвигается

      что-то огромное и страшное.

      И только маленькая Нюрка неуместно продолжала

      смеяться. Она вообще не понимала, что происходит.

      Я помню, как рядом со мной ветер – суховей гнал по

      пыльной дороге клубочки свежего сена. И девчонка с соседней улицы побежала по деревне с печальной вестью:

      «Война!..», и крик ее разносился далеко по уголкам дворов, надолго застревая в головах всех, кто его слышал.

      Наверное, до последнего моего дня этот крик будет стоять у меня в ушах.

      Так начался первый день нашей войны. Так закончилось наше детство.

      * * *

      Дома уже знали. Мне не пришлось ничего рассказывать. Мама с порога не дала мне и рта раскрыть:

      – Иди за дедом сбегай на делянку!

      Я побежал через усадьбы в лес. Дед заготавливал

      дранку и ничего еще не знал. Сидя на пеньке, он обычным топориком обрабатывал грубые поленья, превращая

      их в гладкие, красивые дранки, которые кидал рядом в

      большую груду. Приятно было смотреть на его работу.

      Все в селе знали, что наш дед – лучший плотник. «Надо с

      любовью свою работу делать, тогда всѐ получится!» –

      всегда говорил он. Я встал у берѐзы и стал любоваться.

      Дед заметил меня. И хотя его улыбку не было видно

      в красивой седой бороде, но я видел, что его голубые

      глаза улыбаются.

      – Чего? – спросил он меня. – Мать обедать зовет?

      – Там это… – вспомнил я, зачем пришел. – Война

      началась…

      Дед занес было топорик и вдруг замер с поленом в руке. Руки его опустились и бросили вдруг ставшее не нужным полено:

      – Крышу, видно, уже не сделаем…

      Встал, отряхнулся от стружки и пошѐл домой.

      Этот обед стал семейным сбором. Пришли мамин

      младший брат с женой и дочкой и соседский дед Митрич,

      вечный наш товарищ. Он оказался единственным из нас,

      кто лично слышал объявление народного комиссара Вячеслава Молотова по радио.

      Когда пришли мы с дедом, все уже сидели за столом,

      обедали и обсуждали важное правительственное сообщение. Мать ставила на стол чугун с горячими ароматными

      щами.