«Шизофрения». Наталия Вико

на край тарелки и промокнул губы краешком салфетки. – Лет двадцать тому назад, ну да, в 1853 году, в Москве в доме у Нащекина собрались друзья Пушкина. Решили спиритизмом заняться, чтобы вызвать дух великого поэта. Медиумом у них девочка была лет восьми, которая, как ты разумеешь, весьма далека была от стихосложения. Так вот, один из гостей задает вопрос: «Скажи-ка, брат Пушкин, где ты теперь?» И что же ты думаешь? – Девчушка та побелела вся, задрожала и вдруг отвечает, – Соловьев наклонился к приятелю, чтобы тому было получше слышно.

      «Входя в небесные селенья,

      Печалилась душа моя,

      Что средь земного треволненья

      Вас оставлял навеки я…

      По-прежнему вы сердцу милы,

      Но неземное я люблю.

      И у престола высшей силы

      За вас, друзья мои, молю».

      – Каково? – спросил он Ревзина, который даже перестал есть.

      – Да… Однако… И каково твое объяснение?

      – Не во власти моей это объяснять. Ты либо разумеешь, что есть нечто, неподвластное нашему уму, либо нет. Да вот хотя бы историю с Данте знаешь?

      – Я с тобой, Владимир, уж и не знаю, чего знаю, а чего не знаю, – покачал головой Ревзин.

      – Вот скажи, ты смерти боишься? – неожиданно спросил Соловьев, хитро блеснув глазами.

      – Господи, с чего это ты вдруг? – Ревзин отложил вилку и нож и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. – Кто ж ее не боится?

      – Я не боюсь, к примеру, – Соловьев кивнул девушке, водрузившей перед ними две кружки, полные золотистого напитка. – Смерть не страшна, – он с удовольствием сделал глоток. – Смерть – лишь последний шаг к Богу. Так вот, Данте утверждал, что из всех видов человеческого скотства самое подлое и глупое – верить, что после этой жизни нет другой. И сам тому дал подтверждение после своей кончины. Его сыновья, видишь ли, разбирая бумаги покойного, не обнаружили последних глав «Божественной комедии». Перерыли весь дом, но – увы! – Соловьев развел руками. – Были, кстати, они сами поэтами, не такими, как батюшка, понятно, однако, сожалея, что тот не успел закончить начатое, решили сами довершить его труд.

      – И что ж? – Ревзин взял свою кружку.

      – Видно не понравилась их задумка отцу, – улыбнулся Соловьев. – И вот, уж не помню, кому из них, Якобо или Пьетро, снится сон, будто появляется перед ним сам покойный Данте, окруженный сиянием, берет его за руку, подводит к стене в спальне и говорит, здесь, мол, то, что вы искали.

      – И что ж, нашли? – удивленно спросил Ревзин.

      – Представь себе – нашли, – кивнул Соловьев. – А я ведь, знаешь, вчера опять в салоне у Вильямса был, – неожиданно сменил он тему. – Эти лондонские спириты, скажу я тебе… – он покачал головой. – Подумать только – здесь, в Лондоне, столица спиритизма, а присмотришься, – он усмехнулся, – шарлатаны с одной стороны, слепые верующие – с другой, и крошечное зерно действительной магии, распознать которое в такой