«Шизофрения». Наталия Вико

озабоченно пробормотал Ревзин и, оторвав взгляд от меню, вопросительно посмотрел на приятеля.

      – Да ты не мучайся, Саша, – понял его Владимир, – я сам закажу, знаю, у тебя денег сейчас немного.

      – Уж окажи дружеское содействие! – приятель с облегчением передал ему меню и улыбнулся пухленькой кареглазой брюнетке в зеленом передничке поверх серого платья, подошедшей к столу, чтобы принять заказ.

      – Принесите все как обычно, только на две персоны, – попросил Соловьев.

      – Конечно, мистер Владимир, – кивнула та и, одарив друзей игривым взглядом, направилась в сторону кухни, повиливая округлыми бедрами.

      – Ба, так ты здесь завсегдатай и, похоже, пользуешься успехом! – заулыбался Ревзин.

      – Я или ты? – Соловьев, всплеснув руками, вдруг заливисто захохотал так весело и заразительно, что посетители вокруг, поглядывая на него, тоже невольно заулыбались.

      – Ну ты и смеешься! – воскликнул Ревзин. – Вон, даже предметы неодушевленные твоего смеха не выдерживают, – он поставил неловко опрокинутую приятелем солонку на место.

      – Предметы, говоришь? Это не предметы, а приветы. От матушки моей, Поликсены Владимировны. Она, когда на нас, детей сердилась, всегда отталкивала от себя что-нибудь, оказавшееся под рукой на столе. Правда, в отличие от меня, у нее это был верный признак не благодушия, а напротив, душевного непокоя.

      Девушка уже через минуту вернулась с корзиночкой хлеба и кувшином, ловко налила вино в бокалы, при этом будто нечаянно прижавшись бедром к плечу Ревзина. Тот поднял голову и подмигнул ей. Она, весело стрельнув глазами в его сторону, смахнула пухленькой ручкой просыпавшуюся соль со стола прямо на пол и, не оглядываясь, походкой женщины, которая знает, что ее провожают взглядом, направилась на кухню.

      – За знакомство с Сивиллой! – поднял бокал Соловьев и сделал глоток. – Неплохо. Хотя немного переохладили, но по мне сейчас – в самый раз. А ты чего раздумываешь? Пей! Вино, я тебе скажу, такая штука… такая штука… – он покачал головой и, дождавшись, пока приятель осушит свой бокал, задумчиво продолжил:

      – …вино, друг мой Александр, прекрасный реактив, в котором обнаруживается весь человек: кто скот, тот в вине станет совершенной скотиной, а кто человек – тот в вине станет ангелом, – он рассмеялся.

      – А ты – ангел? – насмешливо спросил Ревзин.

      – Я? – рассеянно переспросил Соловьев. – Я, Саша, философ… Философ… – повторил он и задумался, уставившись взглядом в одну точку.

      Ревзин, которому были знакомы внезапные перемены настроения приятеля, тоже замолчал, покручивая бокал за ножку. Соловьев ему казался человеком странным. Многое в его поведении и поступках Ревзин просто отказывался понимать, считая, к примеру, глупостью и чистоплюйством то, что Владимир, изучив в Московском Университете естественные науки, историю и филологию, магистерскую диссертацию отправился защищать в Петербург, заявив, что с его точки зрения, этого требует элементарная