Христоносец. Вацлав Дивишек

закричал и сам Вестник. И в это мгновение он понял, что он главный среди них. И к седлу его вороного коня пристегнуты песья голова и метла, и он, подобно своим спутникам, облачен в черное одеяние опричника. Он есаул в опричном войске и рында с рогатиной у государя. И так же, как все, будучи их предводителем, он только что участвовал в жуткой расправе над боярской семьей, не просто участвовал, а руководил всем этим от начала до самого конца. Он явственно видел, как по его приказу на глазах боярина насиловали, пытали, а потом обезглавили боярскую жену и двух его дочерей, как заживо сожгли его старшего сына, а младшего, совсем еще маленького, изуверски медленно опускали в чан с кипящим маслом, пока он не умер от боли. Он слышал мольбы и душераздирающие крики терзаемых им жертв. Он видел застывшую от ужаса дворовую челядь. И он знал, что холопов не следует убивать как свидетелей. Наоборот, их нужно оставить живыми и раздать в услужение другим боярам. И пусть они рассказывают своим новым хозяевам все то, что видели и слышали на этом дворе. Пусть все знают, что опричнина – дело царское, дело правое и законное. И нет той силы, которая могла бы защитить крамольников от свирепой, но праведной расправы.

      – Где еще твои тайники и схроны? – вопрошал Вестник чьим-то незнакомым голосом снова и снова. – Все отдай, что тобой уворовано, все верни в казну царскую!

      Боярин, обезумевший от боли и от вида того, как истязают и казнят его семью, едва хрипел, стараясь извлечь членораздельные звуки из разорванного рта с выбитыми зубами и сломанной челюстью:

      – Нет более ничего у меня, милости прошу, Христа ради смилуйся – убей уже меня.

      – Врешь, змея хитрая, знаю я вас всех как облупленных. Бога вспомнил? А когда ты помазанника Его предавал и других крамольников на смуту подбивал – помнил о Боге? – цедил сквозь зубы Вестник.

      Он кивнул сотоварищу, который раскалял щипцы на угольях жаровни.

      – Продолжай, – приказал он и приступил к осмотру сокровищ, которые помощники его опричников грузили в повозки.

      Добра боярского было много, но он знал, что пытать нужно до самого конца, до того момента, пока жертвой не овладеет полное безумие. Бывало, что перед самым помешательством несчастный указывал место, где спрятан ларец с истинно ценным и сокровенным.

      Вопли боярина вернули его к происходящему, и он увидел, как тот ползает по двору и пытается отнять у собаки отрубленную стопу своей ноги. На нем уже не было живого места, в остекленевших глазах отражалось полное безумие, и он хрипел, обращаясь к псу как к равному:

      – Отдай, отдай мою ногу. Я дам тебе, что ты хочешь. Там, там, в молельной, под иконами.

      Он забыл про ногу и, исступленно тыча пальцем в сторону пристроя к терему, хрипел из последних сил:

      – Там, там, возьми что хочешь, там…

      И, оглядевшись по сторонам уже совершенно пустым взглядом, он принялся биться в припадке истерического хохота, повторяя лишь одно слово:

      – Там,