Как высоко мы поднимемся в темноте. Секвойя Нагамацу

На работе ей приходилось всего лишь выдавать деревянные коробочки с пеплом, а в компьютере по каждой не значилось ничего, кроме имени, фото, роста и возраста.

      – Я все думаю, станет ли ему когда-нибудь лучше настолько, чтобы он смог лазить по той конструкции во дворе. Станет ли всем им настолько лучше.

      Я смотрел на качели, на радужную карусель и пытался представить, как тут играют дети. Я никогда не хотел детей, но факт, что я уже не помнил, когда видел ребенка на улице, или на переполненной баскетбольной площадке, или в автобусе по дороге в школу, меня нервировал.

      – Управляющий парка как-то сказал мне, что детские площадки тут для поддержания морального духа, – ответил я. – Чтобы дать надежду пациентам, участвующим в испытаниях. Думаю, многие и правда надеются однажды увидеть на горке своих детей.

      Мы пошли к площадке. Шагая следом за Дорри, я скинул ботинки, чтобы ощутить под подошвами холодный песок, а потом сел на качели. От тумана на сиденье осталась влага. Она впитывалась мне в джинсы, на заднице, наверно, уже образовалось темное пятно. Светящиеся окна трейлеров и коттеджей казались маленькими телеэкранами, транслирующими кино о том, как люди моют посуду, ужинают, ссорятся. Один из охранников колотил тяжелую грушу. Молли с родителями играла в какую-то настольную игру. Виктория занималась йогой.

      – Хотелось бы мне, чтобы народ временами выходил, – заметил я. – Не только для того, чтобы как зомби таращиться в костер или напиваться.

      – Мы уже привыкли замыкаться в себе, выживать. Как их винить? – отозвалась Дорри. – Знаешь, Фитч говорит о парке, будто это какая-то земля обетованная. Когда мы приехали, он аттракционы лишь мельком успел увидеть, но только о них и мечтает. Спрашивает, пойдем ли мы кататься, почему я не веду его туда в те дни, когда он лучше себя чувствует.

      – И что ты отвечаешь?

      Дорри притянула цепи, на которых крепились наши качели, друг к другу, и мы стали раскачиваться рядом, прочерчивая ногами в песке параллельные дуги.

      – Я не знаю, что ответить. Обычно просто меняю тему.

      – Поразительно, в городе всего этого не видно, – помолчав, сказал я и указал на небо.

      Я и сам не знал, что ей ответить. Просто взял за руку и стал смотреть на огромное кладбище давно умерших звезд.

      Потом мы вернулись в коттедж, и Дорри несколько минут наблюдала, как сын ворочается во сне. Она рассказывала, что первым признаком его болезни стало нарушение режима сна. Сколько бы он ни проспал, глаза у него все равно то и дело слипались. И голова постоянно была словно в тумане. От здоровой жизни у него осталось всего несколько счастливых воспоминаний. Например, уроки плавания. Как-то они поехали в отпуск, и Дорри держала сына на руках на мелководье залива Ханаума, он бил ногами, а вокруг сновали рифовые рыбки. Именно тогда он и подхватил вирус – вдохнул вместе с водой. Почти все заразившиеся тогда на Гавайях дети в течение первых шести месяцев либо умерли, либо впали в кому. Это было еще до того, как врачи научились замедлять мутацию клеток с помощью генной терапии и лечебных коктейлей. Фитч целых