Записки о виденном и слышанном. Евлалия Казанович

он не признает, но т. к. он не лишен юмора и находчивости, то у него это выходит подчас забавно и остроумно, несмотря на грубость. Самомнением и высокомерием он тоже богаче их всех и судит обо всем сплеча.

      По сердцу Шухаев, кажется, скорее добр, хотя умеет быть злым; доверчив, иначе «Аленушке» не обойти бы его так легко, и любить, по всей вероятности, будет Аленушку и их будущего младенца верно и нежно.

      Его юмор и сценические способности сделали бы из него хорошего комика, и жаль, что он не пошел на сцену: там он дал бы нам, пожалуй, больше174.

      А впрочем – поживем, увидим.

      27/II. Третьего дня отнесла последний том сочинений Шекспира, и как-то пусто вдруг стало в комнате. Словно частицу души моей унесли отсюда, и она (комната) вдруг стала безжизненной и холодной.

      Помню один вечер.

      Я ждала к себе «гостя». Комнату привела в праздничный вид: чисто прибрала, принесла цветов, накрыла белой-белой скатертью стол, зажгла побольше огня и ждала. Каждая вещь в комнате говорила мне о нем, каждая мелочь пела сладкие мелодии, каждая пылинка была полна ожиданием его прихода.

      И он пришел.

      Комната сделалась еще чище и блестящее [так!], скатерть белела еще ослепительнее, лампы горели еще ярче, цветы благоухали, как в райском саду; все стулья и картины отвечали, ликуя, музыке его слов. Я была на небе…

      Но вот он собрался уходить. Лампа как-то тускло замигала, стулья понуро сбились в одну кучу, на скатерти сразу вырисовалось большое пятно от пролитого им чая, цветы поблекли…

      Когда он ушел, все померкло и исчезло. Я осталась одна в целом доме, в целом мире… В ушах больно раздавались последние слова его, а на лбу присутствовало ощущение чего-то постороннего, священного, как в детские годы после помазания миром… Не верилось, что я пережила сейчас что-то великое, большое; все казалось сном, прекрасным видением.

      Так и теперь. Населявшие комнату маленькие невидимые духи Шекспира куда-то исчезли, и я осталась одна в пустой холодной комнате со своими будничными мыслями, будничными делами…

      Скучно без Шекспира!

      28/II. Итак, значит, нет никакой ошибки: Маша [Островская] только что была у Брауна и тот сказал ей, что она действительно допущена к пробной лекции в факультете175. Вот молодчина! Только срок уж больно короткий: обе лекции – и ее, и факультетская – назначены на 17 марта, это довольно неожиданный сюрприз и непредвиденный вовсе! Мы думали с ней, что время чтения лекций будет зависеть от нее и что она успеет к ним подготовиться, а тут – фунт этакий… Впрочем, она не унывает, говорит, что справится.

      Я так мало пишу здесь об ней и об ее делах, что можно подумать, что меня они мало затрагивают. Как раз наоборот, но это такой большой вопрос, что мне не хватает сил за него взяться. В высшей степени любопытны все перипетии, которые ей пришлось перенести со всех сторон, прежде чем дожить до сегодняшнего дня. Но это все факты, факты, только в пересказе

174

О театральном опыте А. Е. Яковлева и В. И. Шухаева см.: «Это было счастливейшее время…» (А. Е. Яковлев, В. И. Шухаев и В. Э. Мейерхольд. К истории создания двойного автопортрета А. Яковлева и В. Шухаева «Арлекин и Пьеро») // Нева. 1987. № 8. С. 171–176.

175

После окончания ВЖК М. А. Островская решила приобрести магистерскую степень и стать преподавателем вуза. Однако декларированное властью после 1905 г. намерение предоставить женщинам право приобретения ученых званий и степеней и занятия классных должностей не было подкреплено механизмом его осуществления и встречало активное противодействие как руководства, так и значительной части преподавателей. Тем не менее Островская была допущена (в виде исключения) к сдаче экзаменов по полному университетскому курсу (1908) и успешно сдала их с получением государственного диплома и разрешением готовиться к магистерским экзаменам (1909), которые также успешно сдала весной 1910 г. Согласно университетскому уставу, «лица, выдержавшие испытание на степень магистра, но еще не защитившие диссертации» (их называли «магистрантами»), могли претендовать на приват-доцентуру, для получения которой должны были прочитать две пробные лекции: «на тему по собственному избранию кандидата» и «на тему, заданную факультетом». В феврале 1911 г. Островская подала прошение декану ист.-фил. ф. ИСПбУ о допущении к чтению пробных лекций и соисканию звания приват-доцента. После долгих консультаций с ректоратом и управлением С.-Петербургского учебного округа прошение было отклонено. 19 декабря 1911 г. вышли новые правила, предоставлявшие право «лицам женского пола приобретать ученые степени и соединенные с ними права на ученую и учебную деятельность»; в феврале 1912 г. Островская подала повторное прошение о допущении к чтению пробных лекций, которое на этот раз было удовлетворено. Подробнее см.: Востриков А. В., Панченко Е. З. Историк Мария Андреевна Островская // Петербургский исторический журнал. 2021. № 3. С. 194–198.