Два человека говорят. Кайрос Айонид

смотришь на мир сквозь замочную скважину собственного эгоизма. Всё, что вне твоего круга, – теряется, будто для тебя не существует. Но ведь именно там, за пределами комфорта, – чувства. Люди. Их шепоты, их боль, их надежда. Ты боишься погрузиться в поток, где нет опоры, где нет плана, где нет тебя – есть только движение. Поток, который мог бы наконец раскрыть… не персонажа. Тебя самого.

      Режиссёр молчал. Только глаза его слегка сузились, и на мгновение показалось, будто на лице промелькнула некая тень – не выражение, а нечто другое, чуждое. Павильон вокруг будто подался вперёд, приблизился, как бы замыкая кольцо.

      – Ты должен научиться видеть глубже, – продолжал Евгений, голос его был как шёпот ветра, гуляющего по пустым залам.

      – Научиться считывать тонкие линии, едва заметные изгибы судеб, их взаимосвязи. Искать истину в малом, и в том, что кажется хаосом. Не бойся… открыться. Только тогда ты сам станешь живым. И твои картины тоже.

      Остап, всё это время стоявший чуть поодаль, скрестив руки, наконец заговорил.

      – Успокойся, Жень. – Он говорил спокойно, но в голосе чувствовалось напряжение. – Да, сценарий нетривиальный. Но ты должен собраться. Подчинить эмоции. Мы все тут на одной стороне. А в кино, как на корабле: капитан – это режиссёр. Если начнём сомневаться в курсе, разобьёмся, даже не отойдя от берега.

      Евгений медленно обернулся к нему. Взгляд его стал стеклянным, лицо – потерянным.

      – Я… – начал он и осёкся. Его голос стал едва слышен, как будто говорил он не с ними, а с самим собой, стараясь вспомнить, где он находится и почему.

      – Я единственный, кто взял выходной, оставив за спиной настоящую жизнь. Там, за этими стенами, – реальность. Работа. Дом. Семья. Ответственность, не абстрактная, а счёт за свет, еда на столе, детский смех, который зависит от моего труда. А здесь… здесь всё как во сне. В каком-то странном сне, где время капает иначе. Где я не понимаю, что по-настоящему важно.

      Он замолчал. Площадка будто потемнела – не в свете, а в настроении. Воздух сгустился. Тени по углам зашевелились, как будто соглашаясь.

      – Я не могу просто закрыть глаза на то, что происходит там. Не могу забыть, что минуты здесь – украдены у моего настоящего.

      Он снова вздохнул, теперь – долго, с усилием.

      – Я уже не мальчик. У меня нет времени «на потом». Каждая минута уходит, и если она не приводит к результату… она теряется навсегда. Я люблю искусство, да, – но оно не оплачивает счета. Оно не покупает лекарство, если заболеет ребёнок. Я не могу играть в мечты. Я должен жить.

      Он опустил взгляд. Глаза его скользнули по полу, будто ища в этих досках ответ – выход, спасение, хоть что-то настоящее.

      – Я не хочу растворяться в иллюзии. Не хочу прожить жизнь, бегая за образом, который не оставляет следа. Мне нужно знать, что всё это – имеет смысл. Что мои усилия приносят что-то осязаемое, реальное. Хлеб. Крышу. Покой.

      На несколько секунд воцарилась тишина. И режиссёр, наконец, шагнул ближе. На его лице появилась мягкая, чуть горькая, но искренняя улыбка.

      – Если