Душа хотела быть звездой. Эльвира Ивановна Сапфирова

по плечу Тютчева, который покачнулся от такого дружеского проявления поддержки. Пётр, схватив его за рукав, поддержал, смеясь.

      – Держись, держись! Такая жара кого угодно достанет!

      Тютчев вынул батистовый платок, вытер пот со лба. В голове шумело. Он проглотил слюну и решил не обращать внимания на слабость. Сейчас он идёт с друзьями детства, такими же наивно влюблёнными в Запад, каким был когда-то и он. Он так же с азартом впитывал в себя необычную для русского человека красоту природы и писал домой: «…Три дня спустя, в Цюрихе… устроился в своего рода фонаре на четвёртом этаже… В настоящем волшебном фонаре, где со всех сторон открывается вид на озеро, горы, великолепное, роскошное зрелище, которым я вновь любовался с истинным умилением. Ах… моя западная жилка была сильно задета все эти дни…» Неутомимое желание всё увидеть и вобрать в себя окружающую жизнь всегда владело Тютчевым, поэтому сейчас, глядя на друзей, дипломат понимал их и был снисходителен.

      Хотелось пить. Воспоминания о первых встречах с городом, с Шеллингом отвлекли от прострации, что охватила тело, но духота давила. Тютчев расстегнул ещё одну пуговицу на рубашке. Хоть бы одно раскидистое дерево, как наша липа, например. Спрятался бы в тени листвы, и отдыхай, дыши. Так нет же, всё вокруг так подстрижено, что никакой тени, никакой прохлады. Ощущение давящего каменного мешка не покидало. Кирпичные дома, кирпичные башни, каменные улицы – всё раскалённое, огненное и дышит пыльным зноем в лицо.

      Он посмотрел на братьев. Счастливые, довольные лица. Идут по бульвару, самозабвенно крутят головами во все стороны, ко всему приглядываются. А вокруг всё кипит, бьёт ключом. Они молоды, сильны, здоровы и, конечно, влюблены в Мюнхен, восхищены образом жизни на Западе. Каждый из них по-своему переживает момент торжества.

      Совсем недавно Иван вернулся из Берлина, где слушал лекции Гегеля, говорил с ним, даже возражал. А на следующий день посланный от философа человек разбудил Ивана, русского любомудра, и отдал приглашение от Гегеля. На вечер, на завтра. Знать, понравились возражения. Это были удивительные беседы.

      А сегодня он познакомился и с Шеллингом. Никогда ещё Иван не испытывал такого чародейства, такого расположения духа от одной только мысли, что окружён первоклассными умами Европы. Эмоции переполняли сознание, будоражили. Но как старший среди приятелей, он сдерживался, а вот брат смотрелся именинником. Кажется, даже шёл, приплясывая.

      – А вы читали статью Гейне «Романтическая школа»? – сияя, как алтын, обратился Пётр к молчавшему Тютчеву, продолжая разговор.

      Тот остановился, вытер пот с бледного широкого лба, виновато улыбнулся, кивнул. Румянец, что всегда украшал его гладкие щёки, исчез.

      – Это лишний раз доказывает вашу ошибку, господа, – слабым голосом ответил Тютчев и остановился перевести дух, – нельзя творить национальную литературу, утопая в мелочах быта.

      Братья не поняли, при чём здесь мелочи быта,