Темный карнавал (сборник). Рэй Брэдбери

Из кармана блузы, где лежало безопасное убежище – спичечный коробок, выбрался паук. Пустился в путь по руке Тимоти. Обследовал шею, добрался до уха, залез туда и стал щекотать.

      Тимоти затряс головой.

      – Не надо, Паучина. Не надо.

      Ощутив на барабанной перепонке легонькое ощупывающее касание паучьей ножки, Тимоти вздрогнул. «Не надо, Паучина». Он рыдал уже не так громко.

      Паук пропутешествовал вниз по щеке, устроил остановку под носом мальчика, заглянул в ноздри, словно любопытствовал, как там в мозгу, неспешно вскарабкался на нос и там уселся, обосновался, разглядывая Тимоти блестящими зелеными глазками. Тимоти вдруг стало смешно.

      – Убирайся, Паучина!

      В ответ паук соскользнул на губы и легко прошелся по ним шестнадцатью зигзагами, запечатав рот мальчика серебристой нитью.

      – Мммммммм! – крикнул Тимоти.

      Шелестя сеном, Тимоти встал. Дождь отправился отдыхать, окрестности ярко освещала луна. От большого дома доносились слабые отголоски разгула: там играли в «зеркало-зеркало». Игра состояла в том, что к стене прислоняли громадное зеркало. Видя там закутанную фигуру, участники должны были угадать имя того, кто никогда, ни прежде, ни теперь, в зеркале не отражался и отражаться не будет!

      – Что будем делать, Паучина? – Тенета на рту порвались.

      Упав на пол, Паучина засеменил по направлению к дому, но тут Тимоти поймал его и возвратил в карман блузы.

      – Ладно, Паучина. Пошли обратно. Что б там ни было, это будет забавно.

      За дверью на Тимоти обрушился с платана зеленый брезент, сковав его ярдами шелковистой ткани.

      – Дядя Эйнар!

      – Тимоти. – Громыхая, как литавры, крылья расправились, подергались и сложились. Легко, как пушинку, подхватив мальчика, Эйнар посадил его себе на плечо. – Не вешай нос, племянник Тимоти. Каждому свое. Твой мир лучше, чем наш. Богаче. Наш мир – мертвый. Поверь мне, мы навидались. В нем только одна краска – серая. Чем короче жизнь, тем выше ее стоимость. На единицу времени. Попомни, племянник, мои слова.

      Пробило полночь; дядя Эйнар, покачивая племянника на плече и что-то напевая, носил его из комнаты в комнату. Опоздавшие являлись толпами, и это давало старт новому веселью. Присутствовала прапра-прапра-(и неизвестно сколько еще раз прабабушка в египетских погребальных одеждах; на хрупкие птичьи косточки темно-бурого цвета навернуты долгие мили полотняных бинтов. Она не говорила ни слова, только стояла, прислоненная к стене и похожая на порыжевшую гладильную доску; в глубине глазных впадин светились далекие, исполненные немой мудрости огоньки. За завтраком в четыре часа многократная прабабка сидела, словно проглотив аршин, во главе длинного стола, где там и сям в ее честь поднимались рдяные бокалы.

      Дедушка Том допоздна бродил в толпе, останавливал юных девиц, щипал, прихватывал деснами шею. От досады и отчаяния его лицо все гуще наливалось багрянцем. Бедняга дед – при его роде занятий не иметь зубов!

      Большая группа молоденьких кузин бражничала, сгрудившись вокруг хрустальной пуншевой чаши. Над столом мелькали блестящие,