Господин Великий Новгород. Марфа-посадница. Дмитрий Балашов

с которой дружил.

      – Разрешил отец?

      – А как уж жонки нету, тута стала воля своя!

      – Ты, Полюжая, не сбивай девку. Поди, сказывай!

      Домаша слушала молча, иногда взглядывая на маленькую Малушу, что, сопя, силилась посадить тряпочную куклу на деревянного коня, крепко прижимая ее и забавно всплескивая ручонками, когда кукла снова падала.

      «Летом и мы на сенокос поедем!» – подумала Домаша. Замечталась, слушая, взгрустнулось что-то. Девка сказывала:

      – Ну, вот он на тот год пошел с новой жонкой стога метать. Нецистый-то увидал, притворился вихорем и стог разметал у его. Сам пришел к жоны и говорит, хвастат: «Твой-то муж стог метал, а я разнес!» – «А где-ка он?» – «А с новой жонкой стога мецет!» Она и стала просить нецистого: «Покажи да покажи, где мой муж, Иванко, стога мецет?» Он ей на горку вызнел: «Смотри, – бает, – вон они!» – «А я, – отвецает, – плохо вижу цтой-то, спусти пониже». – «Там-то, – говорит, – трава цертополох, я ее боюсь!»

      – Ето верно, – поддакнула Полюжиха, – первое дело чертополох! Под зголовье положить али там в байны повесить – нечистый-то уж и не заходит!

      – Ну ницего, жонка молитце ему: «Маленько-то пониже спусти!» Он спустил, она и скочила, полезла туда, в траву ету. Нецистый ее има́л, не мог поимать никак, портище всё с ее сорвал только. Она и приползла к им туда ногушко́м. «Не пугайтесь, – говорит, – это я, Иван, твоя жона. Я, – говорит, – нага, дайте мне оболоцитьсе». – «Ты мне не нать, – говорит, – у меня друга жонка есть!»

      – Вота какой!

      – «Ницего, – говорит, – я вас не розведу, в монастырь уйду». Так ей и принесли. Жонка та, другая, со себя рубаху ей отдала.

      – И ушла в монастырь?

      – Ушла. Покрова Богородицы монастырь, на Зверинци. Тамо постриглась.

      – Бéдна!

      – А уж побыла за нецистым, дак!

      – Никак едут! – вдруг молвила Ульяния, отрываясь от шитья. И побелела, откинулась в кресле: – Олекса! Чуяло мое сердце!

      Все побросали работу. Поднялся переполох.

      – Онфимка, Онфимка где? – звала Домаша, непослушными пальцами накидывая епанечку. Янька кинулась стремглав за Онфимом.

      – Ох, батюшки!

      – Сына, сына возьми! – подтолкнула Домашу опомнившаяся Ульяния. Сама, прикрикнув на заметавшуюся девку, истово перекрестилась на иконы, вздохнула, неспешно двинулась встречать.

      Олекса уже разворачивался во двор. Заскрипели, распахиваясь, створы ворот, метнулось радостно-испуганное лицо – сгоряча не узнал, кто такая, – заторопился, забилось сердце, и, пока вылезал, увидел, понял – весь дом уже на ногах.

      Янька и Онфимка выскочили на крыльцо:

      – Батя, батя!

      Унеслись в дом. В сенях встретила прежде мать, ткнулась в грудь, всхлипнула.

      – Радость у нас, Олекса!

      Отступила, седая, сияющая, строгая, повела очами на невестку, скрещивая руки. Домаша стояла, вся трепетно подавшись вперед. Шагнул Олекса, бережно принял теплый живой сверток. Грудным,