Оглянуться назад. Хуан Габриэль Васкес

уже было не подняться на террасу посмотреть на самолеты. Город сковало страхом: Фаусто видел это по лицу Жозефины, разговаривал об этом с братом и сестрой, чуял в воздухе всякий раз, как отец брал их в гости к тете Тересе. Не прошло и недели с переезда, как в очередной раз завыли сирены, но семья, сидевшая за обедом, не успела укрыться. Взрыв сотряс здание, разбилось окно, суп вылетел из тарелок, Фаусто упал со стула. «Под стол!» – прокричал Доминго. Бесполезная предосторожность, но все послушались. Ольга вцепилась в локоть отца, а Жозефина, дожевывая кусок хлеба, обняла громко плакавших Фаусто и Мауро. «Проверь – их не ранило?» – велел Доминго, она задрала им рубашки, пощупала живот, грудь и спину, а Доминго осмотрел Ольгу. «Все хорошо, все хорошо, – пробормотал он. – Сидите здесь, я сейчас вернусь». Через несколько минут он пришел с новостями: Барселону ожесточенно обстреливали с итальянских самолетов, и один случайно попал в грузовик с динамитом, стоявший за углом. Жозефина терпеливо выслушала, вылезла из-под стола и отряхнула платье.

      – Хорошо, будем знать, – сказала она. – Давайте есть, суп, кажется, еще остался.

      Несколько дней спустя состоялся семейный совет. Республиканцы проигрывали войну, а Барселона оставалась любимой мишенью фашистов. Итальянцы на бомбардировщиках «Савойя» не собирались успокаиваться, пока не сотрут город с лица земли. Дядя Фелипе принял решение за всех: «Вам пора уезжать из Испании. Здесь я не смогу вас защитить». Они нагрузили «испано-сюизу» и тронулись в сторону французской границы. Фаусто, зажатый между братом и сестрой в машине, не рассчитанной на такое количество пассажиров, думал по дороге о многом: о покойной матери, о стихах Беккера и Жеральди, о пятнадцатилетних француженках, а еще об отце, который, будучи телохранителем дяди Фелипе, ехал вместе с ним, несколько позади. Но больше всего – о последнем: полковнике Фелипе Диасе Сандино, республиканце, заговорщике, герое войны. Начиная с той поездки Фаусто смотрел на дядю с непременной мыслью: и я таким буду. Таким хочу стать, когда вырасту. Живи так, чтобы не умереть после смерти.

      Пейзаж походил на задник в плохой театральной постановке: шоссе, пара деревьев, белый солнечный свет. В этих посредственных декорациях, в чистом поле, в пяти километрах от французской границы Жозефина и юные Кабрера сгрудились на тесных сидениях «испано-сюизы». Впрочем, не они одни: множество людей в автомобилях и множество людей, пришедших пешком, с узлами на плечах, тоже ждали. Они бежали от войны, покинув свои дома, а главное, своих покойников, бежали, исполнившись той доблести или того отчаяния, что заставляет любого, даже самого трусливого, очертя голову бросаться в изгнание. Граница была закрыта, и оставалось только ждать, но вот они прождали один медлительный день, потом второй, еда заканчивалась, а женщины нервничали все сильнее и сильнее, как будто знали что-то неизвестное их детям. Бывает такое ужасное