Оглянуться назад. Хуан Габриэль Васкес

молодая девушка, достала из папки стопку аккуратно сложенных листов и терпеливо, тоном учительницы рассказала, что Серхио нужно будет делать. Расписала все предстоящие интервью газетам, радио и телевидению, сливавшиеся на бумаге в полноводную реку, которую Серхио придется переплыть, как в прежние времена в военных лагерях. Из папки же выпала программа ретроспективы.

      13 октября. «Все уезжают» (2015). Обсуждение со зрителями.

      14 октября. «Стадионный переворот» 1998). Обсуждение со зрителями.

      15 октября. «Стратегия улитки» (1992). Обсуждение со зрителями.

      16–19 октября. «Проигрыш – дело техники» 2004), «Илона приходит с дождем» 1996), «Техника дуэли» (1989), «Орлы не охотятся на мух» (1994). Показы без участия Серхио Кабреры.

      Серхио подумал, что можно было бы добавить: Показы в мире, где больше нет моего отца. Эта мысль его потрясла, потому что призрак Фаусто Кабреры присутствовал в каждом его фильме, а иногда не призрак, а сам Фаусто во плоти: испанец-анархист, швейцар в матросской ночлежке, священник, служащий панихиду. Ни разу в жизни, с самой первой короткометражки – про эпизод из жизни Александра фон Гумбольдта в Колумбии, – Серхио не выпустил в свет фильма, не спросив себя, что подумает об этом фильме отец. И никогда не задавался вопросом: каково будет смотреть фильмы в этом новом, сиротском мире? Меняются ли вообще фильмы, когда внешний мир, не на пленке, так резко преображается? Смотрятся ли по-другому кадры, звучат ли по-другому диалоги, когда уходит человек, благодаря которому они – во многих смыслах – стали возможны? Пока он разговаривал с девушкой, подошел Октави Марти: он заметил, что первые три фильма, те, что будут показаны в присутствии Серхио, идут в порядке, обратном хронологическому, – от самого недавнего к самому старому. Это так нарочно задумано?

      – Нет, но пусть так остается, – сказал Серхио с улыбкой. – Взгляд назад – это же и есть настоящая ретроспектива.

      Из ресторана он сразу вернулся в отель. Барселонский вечер соответствовал колумбийскому утру – утру похорон. Серхио хотел поговорить с Марианеллой, которой тоже было непросто. В последнее время у них с отцом накопилось много неразрешимых споров, отношения испортились и в конце концов вовсе сошли на нет. Поэтому, когда она ответила на звонок, ее плач отдавал яростью: теперь, после долгого отчуждения, ей хотелось быть ближе к покойному отцу. Но ей ни о чем не сообщили в момент падения, не признали за ней право на беспокойство, и потом тоже не позвали поучаствовать в ритуалах смерти. «Мне никто ничего не сказал, – жаловалась Марианелла. – Говорят, я папу забросила, оставила его одного в старости… Они же не понимают, Серхио, ничего не знают и не понимают». Скрытые, невысказанные обиды, каких хватает в любой семье, недоразумения, не вовремя произнесенные или вовсе не произнесенные слова, ложное, выдуманное представление о том, что у другого в голове или в душе, – вся эта хитросплетенная