Оглянуться назад. Хуан Габриэль Васкес

иностранец, пожелавший узнать о ситуации в Колумбии и сделавший для этого обзор отечественной прессы, сочтет, что страна на грани катастрофы или революции. А нас, колумбийцев, ничто не тревожит. Почему же? Разве нам безразлично, что каждые сутки отмечается новый акт насилия вследствие политической борьбы? Нет. Не может быть, чтобы мы были столь бесчувственны. И все же по какой-то причине мы, христиане старой закалки, не придаем должного значения подобной ситуации. Просто мы не принимаем ее в том виде, в котором нам хотят ее преподнести. Ни консерваторы, убиенные либералами, ни либералы, убиенные консерваторами, не вызывают у нас тревоги или возмущения, потому что все сообщения о них нужно с самого начала делить на два. Давайте подождем, говорят люди, узнаем поподробнее, как все произошло. А как все произошло, никогда не выясняется.

      – Ты этого не можешь помнить, – сказал дядя Фелипе, – но все было точно так же.

      – Что было?

      – В Испании. В Испании в те годы.

      – Перед войной?

      – Слишком похоже, понимаешь. Как будто в воздухе носится. И скоро случится что-то серьезное.

      Фаусто дал в Медельине пять концертов и на один, самый важный, попал в качестве зрителя. Дело происходило в Институте филологии, какой-то поэт читал свои нескончаемые сонеты, и когда наступил наконец финал, которого никто уже не чаял, к Фаусто подошла светловолосая большеглазая девушка с лебединой шеей, элегантно выглядывающей из платья в цветочек, и обеими руками протянула тонкую тетрадку: «Я ходила вас слушать пару дней назад, сеньор Кабрера. Можно попросить у вас автограф?» За спиной у нее маячили мать и сестра. Фаусто хватило присутствия духа сообразить, что он никогда больше не увидит ее, если даст автограф немедленно; он ответил, что ему нужно подумать, не станет же он писать ей абы что, лучше позвонит в ближайшее время и зайдет, когда кругом будет не так суетно. Так он и поступил: зашел раз, и два, и три в ее дом на проспекте Ла-Плайя. Встречались они всегда в присутствии одной из сестер или других поэтов. Обещанной подписанной книги Фаусто так и не принес, но все же чем-то приглянулся больше остальных. Через несколько месяцев она уже приглашала его одного.

      Ее звали Лус Элена. Она была одной из четырех дочерей дона Эмилио Карденаса, уроженца Антиокии из зажиточной семьи, который без помощи родственников сделал состояние, основав фармацевтическую лабораторию ECAR – это был основной конкурент лаборатории дяди Фелипе. Лус Элена, которой едва исполнилось семнадцать лет, обладала куда большим безрассудством, чем можно было судить по ее платьям в цветочек, вездесущим бдительным родственницам и буржуазному происхождению. Фаусто не понимал, когда она успела столько всего прочесть: эта девчонка нахально рассуждала о Хуане Инес де ла Крус и Рубене Дарио, а родственники утверждали, что ей дали аттестат зрелости досрочно, потому что своими познаниями