Ловчие. Никита Калинин

остатка. Рука сама потянулась к ковшу у капища и вынула извивающийся и будто бы растущий корень. Не раздумывая, я положил его себе в рот и проглотил.

      – А теперь наберись сил и терпи. Их схватка будет стоить тебе многого, – опять «прогремел» отдаляющийся голос, и лес, медленно кружась, начал таять.

      Нхакал визжал позорно, истерично. Угольками маленьких глаз он таращился на то, как корень растёт и обретает форму: образуются кривые руки-ветви с лохмотьями одежд получивших по заслугам клятвопреступников, в пересохшие пыльные доски вонзаются острые костяные ноги-ходули, а на большой голове, похожей на недогнивший бычий череп, медленно раскрывается единственный глаз.

      – И помни…

      Слова долетали до меня сквозь треск ломаемого дерева и перепуганный визг наползшего задом на угол стены нхакала, которого теперь уже не удерживал постамент.

      – Не буди лихо, пока оно тихо…

      Глава 7

      Это утро слепило как-то особенно ярко, и по-особому же живо, игриво как-то, щипало морозцем щёки. Деду даже не пришлось меня будить. Около семи утра, ни свет ни заря, я уже ходил по отведённой мне комнате, то и дело прокручивая в голове всё, что случилось за последнее время. Нет, я уже не думал, что схожу с ума. Как раз наоборот.

      Едва рассвело, чтобы хоть чем-то отвлечь себя, я вышел к дровянику и принялся усердно колоть дрова. И увлёкся настолько, что не сразу заметил деда, уже, видимо, не один час наблюдавшего за мной. Попивая ароматный чай, он щурился, как обычно, оценивающе, и складывалось впечатление, что он только и ждёт, чтобы я начал его спрашивать.

      А вопросы роились в голове комариной тучей. Я слишком много должен был узнать и понять. О ловчих, одним из которых теперь вроде как стал, о роде, о доме этом, о деде и странной девочке Иго. О Лене хотел спросить ещё раз, но с языка слетело:

      – Теперь я не опасен? Для окружающих, я имею в виду.

      С каждым ударом колуна я представлял, что бью по блестящей лысине, а не по берёзовой чурке. Становилось легче, но лишь до нового замаха.

      – Для них – нет, – кивнул дед. – Ты для себя теперь опасен.

      Иной раз я поглядывал на хилого дедульку, что сидел на пеньке неподалёку и наблюдал за моей работой с известным интересом, а видел патриарха. Родоначальника древнего, но теперь позабытого рода особенных людей. Плечи-горы, взгляд насквозь и пылающий символ расколотого солнечного неба на широкой груди – при виде всего этого там, в Роднике, я ощутил пробуждение чего-то, от чего в обычной жизни в последний год отмахивался.

      Ощущения жизни. Как если бы нащупал вдруг тоненькую связующую нить.

      В таких случаях вроде как говорят «заново родился». Но я бы сравнил это с глотком воздуха, когда из последних сил выныриваешь из коварного речного водоворота. Кислород насыщает тебя, почти уже сдавшегося, новыми силами, и разгоняет едва не остановившееся сердце. И ты понимаешь, что все твои действия до этого были лишь барахтаньем на месте, пустым и бессмысленным, и не плыл ты никуда, тебя просто тащило потоком, как и миллионы