Прощальный поклон ковбоя. Стив Хокенсмит

здесь. – Я похлопал по потертому ковровому саквояжу, который мы купили в ломбарде, перед тем как сесть на конку. Там было все, что могло понадобиться нам в ближайшие дни: смена одежды, зубные щетки, бритва и помазок, рассказы о Холмсе и еще пара предметов, которые, я надеялся, не пригодятся, – наши револьверы в кобурах. Но в саквояже не было никаких невосполнимых вещей, о которых говорил брат.

      – Отто, – сказал Старый, – немедленно дуй туда и вытащи свою книгу из седельной сумки. У нас еще есть несколько минут. Достаточно времени, чтобы отправить рукопись почтой. – Он промокнул покрытое испариной лицо носовым платком. – Да, признаю, чувствую себя крайне дерьмово. Но если я могу забросить свои несчастные кости в поезд, то и ты мог бы дотащить свою книгу до почты, черт возьми.

      – Так что же именно у тебя болит, брат? Может, отбитая совесть?

      Я, конечно, просто хотел сменить тему. Старый ответил тем же, хотя и не столь элегантно: просто покачал головой, поднялся и направился к дверям в западной стене станции.

      «Тихоокеанский экспресс» ждал нас снаружи.

      Я невысокого мнения о железных дорогах, но это не помешало мне восхититься красотой поезда. Увидев его, я понял, как чувствует себя человек, входящий в помпезный оперный театр. От такого количества роскоши и блеска вполне можно на мгновение забыть об унылом убожестве повседневности.

      И это был только локомотив: темно-зеленый с красными полосами и позолотой, отполированный до такого блеска, что укрепленный над путеочистителем громадный прожектор казался лишним: уж наверняка начищенный паровоз будет сиять в лунном свете яснее самой яркой звезды. Еще я углядел суетливого толстячка в комбинезоне – без сомнения, машиниста, – который перетирал тряпкой рукоятки и рычаги в кабине, словно наводил глянец на бриллиант.

      За локомотивом был прицеплен столь же великолепный угольный тендер, но за ним виднелись почтовый вагон компании «Уэллс Фарго» и багажный вагон, которые по ослепительности не превосходили ящики с капустой. Зато дальше шли три пульмановских вагона, вагон-ресторан и, наконец, обзорный вагон, сияющие такими яркими зеленым, красным и золотым цветами, что, казалось, на них еще не просохла краска.

      Видимо, изумление отразилось у меня на лице, потому что кто-то рядом сказал:

      – Красавец, правда?

      Я оглянулся и увидел невысокого человечка с кудрявой шевелюрой, смотревшего на меня сверху вниз из открытой боковой двери багажного вагона. Его рот расплылся в широчайшей улыбке, так что кончики навощенных усов смотрели прямо вверх.

      – Это точно, – согласился я.

      – Что ж, наслаждайся, пока не поздно. Не успеем проехать и двадцати футов по путям, соберет столько пыли, что и не вспомнишь, какого он цвета: зеленого, красного или серо-буро-малинового.

      Я посмеялся шутке, после чего незнакомец пожелал нам счастливого пути и вернулся к работе: он проверял багажные бирки и делал пометки на листке бумаги, прикрепленном