Тени за стеклом. Виктория Войцек

она с огромными бантами, будто сделанными из того самого тюля, в белом платье с юбкой-колоколом. Хотя уже тогда мама выглядела серьезной и, можно было поспорить, умела скручивать внутренности взглядом. Она наверняка справлялась со своим «сложным возрастом» лучше того же Димки. И была уж точно более стойкой, чем Таська.

      – Таисия Андревна, – зовет папа, и Таська, все так же пища, пытается обвить его руку и повиснуть на ней. То ли котенок, то ли маленькая мартышка.

      – Опять до вечера проспит, а ночью – хрен уложишь. – Мама говорит «хрен» так тихо, будто боится заразить очередным ругательством. По ее мнению, дети редко фильтруют услышанное, фильтры-то у них отрастают годам к восемнадцати, не раньше.

      Сложным возрастом она называет переходный – когда ты уже не ребенок, но еще не полноценный взрослый. Димка с этим в корне не согласен: все-таки первая любовь не сможет тебя убить, а родители и так уже достаточно тебя не понимают. Поэтому он и сомневается: ну неужели его чем-то удивит привычный мир? Что нового в нем появится, кроме ЕГЭ и девчонок, успевших вырасти во всяких местах?

      – Мы разве тебе чем-то мешаем? – огрызается Димка, понимая: к нему претензии – только за раздражающий хруст баранки. И за носки, которыми он снова прилип к полу и которые теперь медленно отлепляет.

      – Что это такое? – Намеренно не обратив внимания на вопрос, мама заглядывает под стол, смотрит на липкий глянец под разлохматившимися носками.

      – Сок, – догадывается папа. Видимо, по цвету. – Полагаю, персиковый. Из чашки-непроливайки.

      – Из чашки-вполне-себе-проливайки-если-очень-постараться, – ехидничает Димка, а папа хохочет, даже не пряча смех за кашлем.

      – Да вы издеваетесь надо мной, что ли? Дим, почему нельзя было сразу вытереть лужу?

      Батарейка на нуле. Мама в гневе. И чтобы заглушить ее громовой голос, требуется десять сушек одновременно. Она обещает посадить – не то на таблетки, не то на цепь. Обещает лишить – то ли телевизора, то ли права голоса. Слова вылетают из ее рта недовольными пчелами. И, как и полагается пчелам, ужалив, они падают к Димкиным ногам свернувшимися трупиками. Эту правду, про пчел, когда-то рассказал папа, а помогает она до сих пор. Мамины слова жалят и умирают. Димке больно, но он, в отличие от них, хотя бы жив.

      – Так мы разве чем-то мешаем? – повторяет Димка, когда пчел у ног становится уж слишком много. Они засохнут и будут хрустеть под домашними тапочками, напоминая о мамином недовольном лице.

      – Подумайте, какой умный нашелся. – Мама отправляет в полет еще одну пчелу, но уже ленивую. Маме вечно недостает самого опасного – аргументов, поэтому она берет только взрослостью. И правом требовать что угодно в обмен на компьютер, телефон и вечернюю прогулку. – Ну хорошо, Дмитрий, – полное имя подчеркивает жирной красной линией серьезность разговора, – сегодня за Таськой присматриваешь ты. Так что после школы чтобы был дома. Как же я от вас устала.