Я отвечаю за все. Юрий Герман

Что спросишь потом с Рахима? Застрелит, и все.

      – Вы все сказали? – спросила Люба.

      Романюк молча развел руками.

      – Мне эти оперные страсти вот здесь, – напряженно-спокойным голосом сказала Люба. – Понимаете, товарищ Романюк? Я не трусиха и не истеричка, но когда мне ежедневно пистолетом угрожают…

      – Оружие огнестрельное он сдал, – торопливо перебил Романюк, – мы категорически вопрос поставили…

      – Ножом станет угрожать, уже было, размахивал, – вдруг устав, сказала Люба, – но не в этом дело. Гадко все это, неужели вам не понятно? Нынче утром на рассвете явился, больных перебудил, сестру напугал. Я более месяца в своей комнате не ночую, живу бездомно – то у акушерки, то у фельдшерицы, то в ординаторской, даже в перевязочной спала. Бродит под окнами, зубами скрипит, спектакли свои всем показывает, стыдно же! Или рыдает на весь двор…

      – Но я-то что могу сделать?

      – Отпустите меня. Это ведь и не работа и не жизнь.

      – Отпустить – не могу.

      – Тогда я сама уеду.

      – Сбежите? – печально спросил он. – А больные?

      – Уеду, – упрямо и яростно произнесла она. – Уеду. Так невозможно.

      – А мы не пустим!

      – Без вашего разрешения уеду. Позорище на весь район. Вы совладать с вашим Рахимом не можете, а мне каково? Все мне твердят, что у него сильное чувство, а кто знает мои чувства? Ко мне сюда должен был приехать доктор Саинян, и я отменила. Ваш буйный идиот убил бы его, он меня предупредил – убью. Зачем мне это все? Более того, товарищ Романюк, если вы помните, то, приехав сюда, я вам писала насчет доктора Саиняна, но вы заявили, что тут режимная полоса…

      – Как же – режимная, конечно, режимная, тут с прописками…

      – Для психа Рахима – не режимная, а для великолепного доктора – режимная, – поднимаясь со стула, сказала Люба. – В общем, все ясно. Можете сообщить по начальству, что врач Габай дезертировала…

      В ее злом голосе послышались слезы, но она справилась с собой и, стоя перед Романюком, добавила:

      – Дезертировала, несмотря на созданные ей замечательные условия. Вы же всегда про бытовые условия говорите, а рахимы – это не быт. Это так! – Кивнув, Люба вышла.

      На телефонной станции ей сказали, что Ереван можно получить либо сейчас, если удастся связаться, либо завтра с двенадцати пополудни.

      – Сейчас! – розовея от счастья, сказала она. – Пожалуйста, милая девушка, сейчас.

      Связаться удалось, но Вагаршака не было дома. Трубку взяла старуха, и пришлось говорить с ней.

      – Здравствуйте, Ашхен Ованесовна, – сказала Люба. – Приветствую вас с берега Черного моря.

      Опять ее повело на этот проклятый тон уверенной в себе и развязной пошлячки. Она всегда так разговаривала, когда чувствовала к себе иронически-враждебное отношение Бабы Яги. А старуха Оганян ненавидела ее из-за Веры. Хоть и в лицо-то не видела Любу, а терпеть не могла. Впрочем, Люба платила ей тем же.

      – Как вы себя чувствуете, Ашхен Ованесовна?

      – А