Я отвечаю за все. Юрий Герман

откладывая. А? Отсюда позвоню…

      Он выбрался из-за стола – здоровенный, широкоплечий, тяжелый, на его место пересел Родион Мефодиевич, спросил шепотом, напрягшись:

      – Про тетку Аглаю – ничего?

      – Ничего, абсолютно, – ответил Устименко.

      – Как считаешь – погибла?

      – Не могу себе этого представить.

      – Нужно тут пошуровать, поискать следы. Может, кто что и знает?

      – Евгений толкует – искал.

      – Этот найдет, как же! – с раздражением буркнул адмирал. – Тут самим надо без передышки…

      За столом уже так расшумелись, что трудно было разговаривать. Какой-то плосколицый, ослабевший от спиртного, стал шумно распространяться о своей ненависти к немецкому народу, было слышно, как возмущался он жизнью военнопленных в Унчанске и призывал не кормить немчуру. Степанов, вдруг побурев лицом, спросил:

      – А вы в войну в Ташкенте были?

      – Нет, в Новосибирске! – крикнул плосколицый.

      – То-то оно и видно. Накопленная в вас ярость не реализована, – с неприязненной усмешкой произнес Родион Мефодиевич. – Согласны?

      Женька вдруг вызвал Устименку в прихожую. Оказывается, он слышал телефонный разговор Золотухина с женой и пришел в бешенство.

      – Ты просто сошел с ума? – спрашивал он Устименку. – Ты понимаешь, что это такое? Зачем нам эта ответственность? Единственный сын! Если они не оперируют, если их консилиум не решается, если…

      – Женюра, товарищ Степанов, – холодно произнес Устименко, – не лезь не в свое дело. Ты ведь никогда не был врачом, ты попыхач при медицине и с нее кормишься…

      Степанов заныл, как в давние, довоенные еще времена:

      – Я на твои оскорбления…

      – Помолчи. Оскорблять тебя никто не собирается. А лезть в грязных калошах к себе в лечебное дело я не позволю…

      – Лечебное, – все ныл Женька, – а Постников тут при чем? Инну Матвеевну обидел, а она вдова крупного генерала, у нее огромные связи, чего ты ей наговорил? Заявила – с вашим Устименкой сработаться совершенно невозможно. Володечка, прошу тебя, не рассчитывай на то, что анархия мать порядка, у нас тут все аккуратно, не расшатывай нам устои…

      – Буду расшатывать! – сказал Устименко.

      – Перестань, Володечка, я не люблю даже шуток таких. Постников – сволочь, это всем известно, а ты берешь и Золотухина дезориентируешь…

      – Золотухин не мальчик…

      – Инне ты тоже про Постникова сказал?

      – Ой, Женюра, отойди, – попросил Устименко, – а то подеремся. Я, как все инвалиды, психованный. Как затрясусь…

      – Разве мы бы не могли сработаться? – печально спросил Евгений. – Я же не требую ничего особенного, просто прошу: хоть для виду, для чужих, ты должен со мной считаться. Я номенклатурный работник, я член облисполкома, ряда комиссий, меня уважают в городе, а ты поедешь на юморе и шуточках; Володя, прошу…

      – Юмора не будет, – со вздохом ответил Устименко.

      Степанов осведомился опасливо:

      – Что