Взломанная вертикаль. Владимир Коркин (Миронюк)

помог бы. Верх возьмет человечность, милосердие.

      – Вот как. Обижаешь. Что ты знаешь обо мне? Я никогда и никого не подставлял.

      – Знаю, ты, Стражин, в жизни не дрейфил. В общем, не будем прикидываться простаками. Как только Маньчук назвал мне там, на базе экспедиции, твою фамилию, я вспомнил разговоры Лены о молодом газетчике, влюбленном в нее. Минуло столько лет, зачем вторгаешься в нашу жизнь? Разве мало в области других экспедиций?

      – Ты боишься моего приезда в партию? У вас в семье все так шатко? Не сложилось? Но я не стремлюсь разрушить ваш брак. У меня семья, любимые дети.

      – Бояться, Стражин, надо лишь безделья, равнодушия и дураков. Союз этих понятий убивает душу, тело, любовь. Я как-то постеснялся отказать тебе перед Маньчуком ехать в мою партию. Какие я мог выложить Борису аргументы? Он ничего про нас с тобой не знает. А ссылки на треклятую дорогу, что ты ее можешь не выдержать, у нас в расчет не идут. Говорю путано. Это от того, что до меня лишь сейчас дошло: тебе нельзя появляться в партии, на буровой, в нашем вагончике.

      – Да разве я с собой принесу зло?

      – Слушай, газетный гусар, пиши о других, ради бога, партиях. В конце концов, в экспедиции навалом проблем. Я не хочу тебя видеть у нас. Хотя бы по той причине, что в нашем вагончике далеко до комфорта. Своим франтоватым видом ты не впишешься в нашу убогую обстановку. В вагончике висит наше стиранное-застиранное Леной белье. Она его стирает там же, подальше от взглядов мужиков, а не в баньке, как все. Витает неизгонимый запах щей, каш, всякого жареного-пареного. В партии полно мужчин, а Лена крайне стеснительный человек. Понимаешь? Чего нам тебя бояться! Но лучше тебе встретиться с нами позже, когда вернемся в поселок, в Хорей. А еще лучше в Питере. В нашей квартире, где все, как у людей.

      – Я ведь в командировке, намерен написать очерк о конкретной геологической партии. И потом, тебе не потешна беседа в спальных мешках?

      – Вот что, приятель, завтра я машину Заранского отправляю обратно в экспедицию за подмогой. Если мы повредим наш ГТТ, то обратного ходу не будет долго. Надо скорее вызволить и сломавшийся вездеход. Так что несколько строчек в газете о моей партии тебе не удастся набросать. Маньчук тебе назовет кандидатов на очерк, в поселке достаточно достойных ребят, настоящих геологов. Утром тихонько, без шума, а то у нас народ нервный, уедешь на базу. Парадом тут командую я.

      – Это самоуправство, – обиделся Виссарион. – Это черт знает что. Это не хорошо, не честно.

      – Все по уму, Стражин. Отдыхай, тебе еще порядком трястись на тягаче. Дорога, сам видишь, не бог весть, какая. – Вдруг Разинцев крикнул: – Эй, кто там балует спиртным! Забыли: в партии сухой закон!

      Ему в ответ:

      – Не выпендривайся, надо согреться.

      Сбросив спальник, Андрей, согнувшись, насколько позволял потолок кузова, шагнул в темноту. Послышался шум борьбы, возня, вскрики. Шабалов включил внутреннее освещение. Бутылку за горлышко держал питерец Мишка. Прищурив недобро глаза, смотрел на Разинцева.

      – Миишшшккааа! –