Взломанная вертикаль. Владимир Коркин (Миронюк)

боксёрская груша. – Ах, чёрт проклятый! – кричал он дико и шёл, перехватывая трос руками, к вершине.

      Волочился, спотыкаясь, карабкался, снова спотыкался. Метр, ещё один, ещё немного вверх. И здоровенный толчок в бок. Потеряв равновесие, упал. Он медленно сползал вдоль троса по склону. Спас рюкзак: выпячивающаяся тканью горка консервов вошла в какое-то углубление, движение вниз застопорилось. Этого мгновения было достаточно, чтобы найти унтами упор. Опора, как она нужна человеку в любой нестандартной ситуации. Мелко-мелко перебирая ногами и руками, подполз к тросу. Есть захват! Перевёл дыхание. «Только не смотреть вниз, – уговаривал себя. – Иначе всё, тут и околею». До вершины оставалось меньше сотни метров, самых трудных, самых крутых. Чтобы не застыть, отстегнул от брючного ремня фляжку с водкой, мысленно одобрив свой поступок там, в будке обходчика, где догадался вытащить её из рюкзака и приторочить к меховым штанам. Как же надо именно сейчас хлебнуть «горячей воды». Кое-как отвинтил пробку, и опрокинул жгучую жидкость в рот. В маленьком «бидончике» ещё булькало. Хватит, водка ещё сгодится. Но не может он заставить себя оторваться от троса. Нахлынувшая боязнь сорваться вниз сковывает руки, тело. А ветер, чуть передохнув, вновь злобствовал. Тёмно-синяя мгла всосала в себя, наверное, всю землю.

* * *

      Старый Эол, бессердечный бог ветров, неистовствовал: маленький, смешной человек, червяком извивающийся на скале, сейчас распластанный, не двигался, будто прирос к камню. Как ни ухищрялся Эол, не удавалось сбросить его со скалы в пропасть, на рваные каменные гряды-зубья. Уже замело на много верст железную дорогу, засыпало снежным песком чумы оленеводов, вдавило в снежные барханы цепочку жуков-вездеходов с людьми в них, завалило по крыши маленькие станции вдоль железных веток-дорог, а этот безумец всё ещё на скале, даже продолжает карабкаться по каменной стене.

      – Шшшшу – шшшуууттииишшшь со мной! – шипел, негодуя, Эол. – Вврррёёёшшшьь, не ууййддёёшшшь!

      Пролетая над старой каменной птицей, навечно застывшей, Эол присел отдохнуть.

      – Здравствуй, старая трясогузка. Все караулишь свой древний развалившийся пень!? Молчишь? Ну-ну. Рассказать, как я нынче лихо над краем этим пронёсся?

      – Плохи твои шутки, Эол.

      – Что ты понимаешь! Торчишь тут истукан истуканом. Знаешь, что я могу сделать с тобой!? Погоди, братья мои растерзают мальчишку у троса и разнесут тебя в пух и прах!

      – Эол, мои крылья навеки приросли к исполину вождю. О, если бы чудо! Я взмыла бы в небо и каменной грудью расшвыряла бы братьев твоих. И смельчаку бы наверх дорогу открыла.

      – Как смеешь, глухая тетеря, перечить Эолу! Богу ветров!

      – Не гневайся. Да, ты бессмертен, покуда Гея бежит в просторах Мироздания. Пощади храбреца. О том я молю.

      – Ох-ха-ха! Безумству храбрых поём мы песню? Йии-аах-ха-ха! Он повинен уж в том, что встал на моём пути.

      – Не будь жесток. Прошу милости. Тот парнишка влюблен. Я это знаю, он был тут, на