Не пойман – не тень. Алексей Небоходов

даже ручка на подставке стояла под определённым углом. Пространство дышало контролем, силой и неприкосновенностью.

      Сергей Андреевич снял пальто, повесил его на крючок, прошёл к столу и сел, не тратя ни секунды на лишние движения. Кресло привычно скрипнуло, принимая его вес. Рядом – настольная лампа с тяжёлым абажуром, чашка с подогревом, закрытый ноутбук. Всё было готово к рабочему дню. Профессор протянул руку к стопке документов, мельком пробежал глазами содержание, переворачивая листы чётким, быстрым жестом, не вчитываясь – достаточно было увидеть шапки, подписи, формулировки. Он знал, что искать, и знал, как отличить значимое от фонового.

      На секунду взгляд застыл на стеклянной поверхности стола, отражавшей свет лампы. Он вдруг подумал о том, от скольких вещей отказался, чтобы этот образ стал таким нерушимым. От дружбы, которая требовала открытости, от любви, которая предполагала слабость, от доверия, которое рисковало выдать его настоящего. Авторитетного, собранного, невозмутимого. Влиятельного. Того, чьё мнение не обсуждают, а принимают.

      Он не добивался признания – он его создавал. Методично, шаг за шагом, как скульптор работает с камнем, отсекал всё лишнее, пока не осталась форма. И теперь эта форма была прочной настолько, что могла выдержать любую попытку давления.

      Телефон завибрировал мягко, без звука – настроен на безукоризненную деликатность. Воронин потянулся к нему, разблокировал, прочёл сообщение. Всего одна строка – короткая, но лишённая двусмысленности: «Жду тебя, как договаривались. Буду в чёрном, без белья». Он не сразу ответил. Прежде позволил себе момент тишины, чуть откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

      Диана Лосева. Её голос, интонации, то, как она смотрела – вызывающе, с вызовом, но всегда с ожиданием. Он не обольщался: понимал, что для неё он – не старший наставник и не интеллектуальный маяк, а фигура власти, человек, с которым связь придаёт ощущение риска и значимости. Но в этом была своя прелесть. И он не видел в этом ничего недостойного.

      Губы дрогнули в едва заметной улыбке – не ироничной, не сдержанной, а именно удовлетворённой. Вечер обещал быть предсказуемым, и именно это доставляло удовольствие. Предсказуемость, в которой он управлял каждым движением.

      Сергей Андреевич убрал телефон, вернулся к бумагам и продолжил подготовку к заседанию. До него оставалось чуть больше часа, и он намеревался использовать это время максимально эффективно.

      Большие настенные часы, висящие в зале заседаний кафедры, отсчитывали секунды до начала. Тикали едва слышно, но неизбежно. Комната – просторная, с высокими потолками и большими окнами, сквозь которые пробивался зимний свет, слегка искажённый двойными рамами. На стенах – портреты ушедших профессоров, молчаливых наблюдателей всех прежних споров, интриг, формальных отчётов и формулировок. За овальным столом с массивной полированной столешницей уже собирались участники.

      Антон Глебов, ссутулившийся, худощавый, нервно теребил уголок