Суд над цезарями. Вторая часть: Германик, Тит и его династия. Шарль Бёле

зрелище, чтобы тронуть сердца лишь чувствами отцовства и памятью о домашних добродетелях. Люди встретили его с энтузиазмом, но были разочарованы; они следовали за ним, все еще надеясь, но все их надежды были преданы.

      Политики, ставшие свидетелями этого помпезного, но неудачного триумфа, не могли скрыть своей грусти, чувствуя, что упущена величайшая возможность и навсегда предана идея. Нежные и дальновидные души были не менее огорчены, ибо чувствовали, что в трудные времена тот, кто не справляется со своей судьбой, погибает; его слабость вызывает презрение врагов; быть популярным и перестать бояться – значит идти на смерть.

      Каковы бы ни были достоинства человека, господа, в политике он ценен лишь настолько, насколько он представляет идею и пользуется возможностью сделать ее триумфальной. Идея, которая сделала Германика таким сильным, заключалась в том, что он был воплощением римской свободы или, по крайней мере, последним ее вздохом. Он ничего не сделал для этой идеи; он был честным слугой, робким гражданином, бессильным другом, безвольным или сознательно парализованным лидером; он довольствовался диким ветром бесплодной популярности, и когда такая возможность представилась дважды, он ее отверг. С этого момента Германик больше не имел значения, он отрекся от престола. Он мог оставаться любимцем римского народа, но в жизни человечества и в игре его судеб он был вычеркнут. Жил ли он в Риме или вдали от него, был ли он полководцем или гражданским служащим, был ли он счастлив или преследуем, аплодировали ли ему или пренебрегали им, он не справился с самой прекрасной ролью, которую история могла предложить человеку.

      Более того, жизнь Германика больше не имела никакого смысла. Что он делал в Риме? Он заступался за обвиняемых, он улыбался своим сторонникам, он чуть не задыхался при каждом появлении на публике, так много толп устремлялось к нему, словно желая наконец уловить слово Сфинкса и долгожданный сигнал. Германик довольствовался тем, что за свой счет восстановил Храм надежды, который, казалось, говорил римлянам: Германик – это лишь тщетная надежда для вас. Какое значение имеют придворные интриги, ревность сына Тиберия и злоба Сеяна? Какое значение имеет то, что престолонаследие Тиберия будет готовиться восемнадцать лет и что мир, без сомнения, останется с бессильным, оскорбленным господином, игрушкой других и собственной слабости? Пример Тиберия учит нас, как плохие институты делают из хорошего гражданина плохого принца. Для Германика было хорошо, что его удалили из Рима; это была новая милость судьбы – забрать его с земли молодым и во всей его славе.

      Сам он уже не знал, чем заполнить свои пустые и бесполезные дни. Назначенный управлять Азией, он путешествовал по ней ради удовольствия, посещая последовательно Иллирию, Никополь, основанный Августом, поле битвы при Актиуме, Афины, куда он благочестиво вошел с одним ликтором, побережье