Суд над цезарями. Вторая часть: Германик, Тит и его династия. Шарль Бёле

он, наконец, согласился стать не вторым из императоров, но первым из граждан?

      Точно известно, Тиберий доказал это своим поведением, что возвращение Германика с такими обещаниями, прикрепленными к его орлам, было бы лишь триумфальным, мирным шествием, не стоившим ни капли крови. Германик пересекал бы Галлию и Италию, очищал следы Цезаря, стирал память о его отцеубийственном походе, реабилитировал Рубикон, наконец, честно пересек бы этот печальный поток, который остается отмеченным позором в истории за то, что не остановил и не поглотил честолюбца, который собирался совершить самое отвратительное преступление. Он прибыл бы в Рим в сопровождении всех народов Италии, как они сопровождали и несли на своих плечах тело его отца Друза. Дион сам говорит это, Дион, консульский персонаж, чиновник, друг императоров. Несколько раз Германик мог бы захватить империю с согласия не только солдат, но и сената и народа. Тиберий знал это так хорошо, что с тревогой ждал новостей из Германии. Его колебания, его уловки, чтобы уклониться от власти, были приписаны лицемерию. Я вижу в этом выражение самых искренних и серьезных опасений. Он каждую минуту ожидал услышать, что Германик и его легионы спускаются с Альп; он был готов бежать; он бежал бы перед Германиком, как бежал перед Августом, перед Ливией, перед Сеяном, как бежал перед призраком Рима, когда в конце своего правления не осмеливался приблизиться ближе семи миль к этим стенам, которые он наполнял слезами и проклятиями. Именно поэтому он не хотел совершать ничего непоправимого, не связывать себя никакими действиями, чтобы не подвергаться никаким репрессиям и иметь возможность сказать освободителю: «Но Рим свободен, я ничего не узурпировал». С этой мыслью можно перечитать Тацита: с тех пор нерешительность Тиберия, его политика в начале, его позорное поведение, его уловки, его ложь, его искусные задержки, его отвращение к власти, объясняются ужасом, который внушает ему Германик. Разделенный такими большими расстояниями, он долгое время не знал, что решил его племянник, и от его решения зависит его собственная судьба, а также судьба римского народа.

      Однако Германик ничего не решил; он выбрал самый удобный путь, он остается на границе, он остается верен ей. Он не лишит мир счастья подчиняться Тиберию, затем Калигуле, затем Нерону. Он не попытается ни вернуть свободу своей родине, ни восстановить римское величие. Какой же историк утверждал, что сын Друза никогда не был ниже своей судьбы? Я утверждаю, напротив, что он был ниже своей судьбы, что у него не было честной, спасительной, патриотической смелости, которая заставляет выполнять самый трудный из долгов. Он предпочел этот инертный долг, который называется послушанием; он думал только о своей собственной безопасности и позволил упасть на землю тому прекрасному делу, которое человечество вручило в его руки. Масштаб его вины можно измерить по огромной радости, которую проявили