Суд над цезарями. Вторая часть: Германик, Тит и его династия. Шарль Бёле

с ней и судьба римского народа.

      Легионы на Рейне были охвачены новым духом. После катастрофы Вара пришлось пополнять ряды: наборы проводились в спешке, набирали самых сильных среди римской толпы, привыкшей к лени. Храбрые в бою, они не поддавались дисциплине. Эти новобранцы, как только узнали о смерти Августа, подстрекали старых солдат к мятежу. Отголоски общественного мнения Рима ощущались в армии. В Риме желали, чтобы Германик стал императором; на Рейне взялись за оружие, чтобы провозгласить Германика.

      Германик был честной душой, которую возмущала сама мысль о предательстве, хотя трудно было применить это слово к законным требованиям против узурпатора, который ссылался на выбор другого узурпатора. Тиберий дал пароль легионам; Ливия захватила дела в Ноле; они правили силой, а не правом: ведь предают только регулярное, законное правительство, установленное с согласия нации. Но Германик был связан тесными узами родства, усыновлением Тиберия, своей собственной совестью. Одна лишь мысль объявить себя врагом своего дяди заставляла его содрогаться. Поэтому солдаты, провозглашая его, ввергали его в отчаяние. Когда он услышал, как они присваивают ему титул императора, он бросился с трибуны, где сидел, и попытался бежать. Его вернули, заставили снова подняться на трибуну, приветствовали; тогда он выхватил меч и заявил, что предпочитает смерть бесчестью. Толпа бывает жестокой, а точнее, скептичной. Новобранцы, недавно прибывшие из столицы, не были тронуты подобными демонстрациями, и упоминается некий Калусидий, который спокойно подал Германику свой меч со словами: «Он режет лучше».

      Достоверно известно, что Германик не покончил с собой. Он прибег к уловке, можно сказать, ко лжи. Согласовав с главными командирами, он сочинил письмо от имени Тиберия, в котором новый император обещал солдатам всё, чего они могли желать: отпуска после двадцати лет службы, пенсии ветеранам после шестнадцати лет, удвоенные завещания Августа. Легионеры убили центурионов, которые им не нравились, остальных принесли в жертву. Мятеж, усмиренный таким образом, только готовил почву для второго; он вспыхнул в зимнем лагере, расположенном в Ара Убиана, между Бонном и Кёльном. Лишь вид Агриппины, уезжающей беременной с маленькими детьми, чтобы укрыться в Трире, смог образумить мятежников, которые ценили её больше, чем Германика. Третий мятеж вспыхнул в Кастра Ветера (Ксантен), где стояли пятый и двадцать первый легионы. Цецина, легат Германика, уговорами вернул несколько когорт и бросил их ночью на палатки восставших солдат. Ужасная схватка, которую тьма делала ещё более кровавой, покрыла лагерь трупами. «Это не лекарство, это кровавая баня», – сказал на следующий день Германик, проливая слёзы. Эта кровь могла никогда не пролиться, если бы он того захотел.

      Тацит великолепно изображает эти мрачные сцены; однако он избегает чётко выделить революционный дух, который охватил армию и дул из Рима. Германик стал