Мир синего льда. Вероника Гришина

прозрачна, словно лёд, хранящий звёзды, а волосы – белоснежные, струились, подобно водопаду, замершему в падении, их пряди ловили свет луны, дрожащий над ней. Её глаза – бесцветные, но глубокие, словно омуты, скрывающие бурю, – смотрели на сады с ясностью, острой, как лезвие, и с печалью, текущей в её венах, подобно реке, знающей свой конец.

      На ней были доспехи, сотканные из сияния Сияющей Луны, их пластины переливались узорами лунных фаз – серпы, круги, полумесяцы, – и струились, словно шёлк, текущий под ветром, но теперь на них виднелись тонкие трещины, будто паутина, предвещающая разрыв. Плащ её – лёгкий, словно дым, поднимающийся от угасающего огня, – колыхался за ней, его края мерцали, подобно звёздам, гаснущим в ночи. В руке она держала меч – тонкий, словно лунный луч, его лезвие сияло пурпуром, пульсирующим, как сердце, знающее боль своего мира. Её грудь вздымалась медленно, дыхание вырывалось паром, растворяющимся в морозном воздухе, и в нём – не слабость, а сила, борющаяся с тенью, ползущей по её земле.

      Лунарисса шла через сад, её шаги звенели на льду, словно мелодия, обещающая жизнь, но её сердце сжималось, подобно льду под солнцем, не могущим его согреть. Она видела, как Ледяные Дети прятались в тени, как их голоса стихали, и чувствовала их страх, острый, словно игла, пронзающая её душу. Она остановилась у дерева, чьи листья падали, подобно каплям, замерзающим в вечности, и её пальцы коснулись его ствола, холодного и хрупкого, словно стекло, знающее свой конец. Она шептала, и её голос – звонкий, словно хрусталь, падающий на лёд, – звучал в тишине:

      – Свет не должен угаснуть. Не теперь, когда он ещё помнит тепло.

      Из тени сада вышел Талион, воин Ледяных Детей, чья фигура – высокая, но крепкая, подобно скале, стоящей против ветра, – казалась тенью, бросающей вызов свету. Его кожа была бледна, с голубым отливом, словно лёд, сияющий в садах, а волосы – короткие, серебристые, подобно инею, покрывающему траву на рассвете, – торчали, будто иглы, знающие бурю. Его глаза – голубые, но тёмные, словно озеро, мутнеющее под тенью, – горели гневом, острым, как клинок, и страхом, текущим в его венах, подобно реке, теряющей свой путь.

      На нём были доспехи – лёгкие, вырезанные из кристаллов, сияющих голубым, их пластины переливались, словно вода, поймавшая свет, но их края темнели, будто тень уже коснулась их. Плащ его – тонкий, словно иней, тающий под солнцем, – струился за ним, усеянный осколками льда, звенящими, подобно колокольчикам, поющим о прошлом. В руке он держал копьё, вырезанное из кристалла, его острие сияло, словно звезда, упавшая с небес, но его блеск был тусклым, как свет, теряющий свою силу. Его грудь вздымалась тяжело, дыхание вырывалось паром, сливающимся с воздухом, и в нём – не покой, а буря, рвущаяся наружу.

      Талион стоял перед Лунариссой, его взгляд – острый, словно копьё, держимое им, – пронзал её, и его голос – низкий, подобно гулу земли, дрожащей под тенью, – звучал в саду:

      – Ты – свет Сияющей Луны, но где твоя сила? Наши сады гаснут, наш народ умирает, а ты стоишь