Мир синего льда. Вероника Гришина

как сердце, знающее свою судьбу.

      Лунарисса стояла на равнине, рождённой из раскола, её шаги звенели на льду, словно мелодия, обещающая жизнь. Она чувствовала Сияющую Луну, её голос – мягкий, словно шёлк – звучал в её разуме:

      – Ты – мой свет, дитя. Сохрани его.

      Её грудь вздымалась медленно, дыхание вырывалось паром, растворяющимся в воздухе, и в нём – не слабость, а сила, ждущая своего часа.

      Тёмная Луна смотрела на разрушенный Кристаллион, её алые глаза горели яростью, превосходящей бездну. Она видела предательство Селарис, видела свет, украденный её сестрой, и её тень стала гуще, подобно буре, рождающейся в её душе. Она протянула руку, и из её ладони упал осколок – не свет, а мрак, сияющий чёрным, словно ночь без звёзд. Этот осколок упал в бездну, открывшуюся под городом, и из неё родился Ноктравен, воплощение её силы и её гнева.

      Он поднялся из тьмы, массивный и грозный, подобно скале, бросающей вызов небу, его фигура – словно тень, поглощающая свет. Его кожа была серая, с прожилками, текущими, как трещины в обсидиане, а волосы – чёрные, тяжёлые, падали на плечи, подобно потокам ночи, текущим из-под шлема. Его глаза – алые, словно угли, тлеющие в глубинах земли, – смотрели на мир с яростью, острой, как клинок. На нём были доспехи, выкованные из мрака, их пластины – чёрные, с грубыми линиями, напоминающими когти, – гудели, словно буря, ждущая своего часа. Плащ его – широкий, рваный, колыхался, словно крылья ворона, кружащего над добычей. В руке он держал меч – огромный, из чёрной молнии, его лезвие дрожало, словно живое существо, жаждущее крови.

      Ноктравен стоял на краю бездны, его шаги гудели на льду, подобно рёву, рвущемуся из земли. Он чувствовал Тёмную Луну, её голос – низкий, словно гром – звучал в его разуме:

      – Ты – моё дыхание, сын. Верни мне равновесие.

      Его грудь вздымалась глубоко, дыхание вырывалось клубами пара, сливающимися с тенью, и в нём – не покорность, а жажда, горящая, как пламя в ночи.

      Равнина слёз лежала между ними, её лёд был расколот, но жив, его трещины дышали, подобно ранам, оплакивающим Кристаллион. Сияющая Луна и Тёмная Луна стояли в небе, их свет и тень больше не танцевали – они смотрели друг на друга с болью и яростью, разорвавшими их клятву. Ледяные Ткачи парили над равниной, их мантии струились, словно туман, тающий в ночи, и их нити рвались, подобно ткани, не выдержавшей ветра. Они молчали, но их глаза – серые с золотыми прожилками – смотрели на Лунариссу и Ноктравена с печалью, превосходящей слова.

      Селарис осталась в пыли разрушенного храма, её мантия лежала вокруг, словно река, высохшая, и её голос – слабый, словно шёпот – звучал в пустоте:

      – Я разрушила всё.

      Звёздный Скиталец смотрел на неё из теней, его фигура мерцала, словно звезда, гаснущая в рассвете, и его голос шептал в ветре:

      – Так пала клятва, и родилась судьба, разрывающая мир.

      Лунарисса и Ноктравен стояли на равнине, их взгляды – пурпурный свет и алый мрак – встретились, подобно двум клинкам,