Сколько волка ни корми. Карина Володина

же ночами глубокими таскал и возвращал незамеченным. Может, сам волк ему помог, любимый его, остромордый, на капище вечным деревом стоящий, или волчица напротив, или вовсе кто-то неизвестный. Может, всё сразу. Смазался у Врана весь путь его, не вспомнит он даже, в какой дом после отцовского пошёл – просто во все старейшинские залезал, тихо, быстро, скрытно, как он это умеет. Не тяжело ему было, хотя шкур всё прибавлялось и прибавлялось, не холодно даже – никак. Злоба его вперёд по домам гнала, но злоба стылая, бесчувственная, ледяная – тронул бы его кто, да отпрянул бы сразу, как Вран от руки русалки отдёрнулся. Пригляделся Вран к изнанке первой шкуры всё-таки.

      И сразу несколько швов грубых обнаружил, широкие прорези стягивающих.

      Как только раньше не замечал?

      – Тот нож? – Вран тихо спрашивает.

      – Тот, – надтреснутым голосом Сивер отвечает.

      Вран кивает.

      Так он и думал.

      А Сивер не на нож смотрит – на одну из шкур верхних.

      И Врану не нужно спрашивать, чья она.

      – Не мог я ничего с русалкой сделать… – начинает он.

      – Нет, – вдруг Бая его прерывает. – Не нам тебе это говорить. Сивер, помогай. Поровну разделим. Вран… надень.

      И вытаскивает Бая из-под ножа шкуру ту самую. И Врану её протягивает.

      Вран изумлённо на Баю смотрит. Потом – на шкуру. Потом – снова на Баю.

      – Но это же…

      – Тепло это твоё по дороге к нам, – мотает головой Бая, к нему со шкурой в руках шагая – и действительно ему на плечи её накидывая. – Не спорь. Не осквернишь ты его – нет разницы для него, в руках ли наших или на плечах твоих домой возвращаться. Думаю, не против он был бы человеку в последний раз помочь. А коли мать мою обидеть боишься – не волнуйся, снимем мы с тебя всё перед границей.

      – Не мог я ничего с русалкой сделать, – Вран ещё раз говорит, и уже с трудом его язык шевелится. – Неправду я вам сказал: никогда я с ними не связывался, впервые я её сегодня встретил. Неправду я вам сказал, а сам в правду верить отказывался: рассказал мне Сивер, откуда одежды обрядовые наши берутся, откуда ножи красивые иноземные появляются, а я всё твердил себе: быть такого не может. Не могут люди мои…

      В сторону Врана ведёт, Бая его с одной стороны под руку подхватывает, а Сивер, неожиданно – с другой. Скачут мысли у Врана. Холод, кажется, даже в разум его проник, а уж в глаза и подавно: еле Вран на лице Лесьяры сосредотачивается, расплывается оно перед ним, словно опять люты туман свой волшебный призвали.

      Но не туман это – просто сознание от Врана потихоньку ускользает.

      – …но не мои это люди, – продолжает Вран упрямо, не замечая, что половину речи заготовленной проглатывает. – Не могу я своими тех называть, кто подобное спокойно совершает. Тех, кто волков о помощи просит, волколаком своего сына увидеть мечтает, а сам без раздумий ножи рядом с мёртвым волком подбирает и в шкуре его потом на праздниках танцует. Кто детей в реках топит, дочерей, в один час родившихся, разлучая, а потом вид делает, что и не было дочери второй. Кто… Веш… мальчик, которого Сивер нашёл…