Сколько волка ни корми. Карина Володина

быстро, не оглядываясь; нет в Сивере ни тени сомнения, не боится он топи, как по дому родному ходит, и Бая тоже. Вран зубы крепче стискивает, чтобы ни один выдох испуганный из его рта не вырвался. Нельзя показывать, что уже не по себе ему. Твёрдым шагом надо до русалки этой дойти – а затем так же твёрдо действовать. Даже если и не придумал он их ещё, действия эти.

      Поначалу Вран дорогу на всякий случай запомнить пытается, но потом быстро от этой затеи отказывается: беспорядочно на взгляд незнающий Сивер с Баей двигаются, нет в их перемещениях закономерности хоть какой-то, через надёжные, казалось бы, места перепрыгивают, на подозрительные наступают. Кажется порой Врану, что вот-вот Сивер ошибётся или ошибся уже, что, может, сам он кочку нехорошую и миновал, но Вран-то точно на ней не удержится – но запрыгивает на кочку эту Бая, и чуть спокойнее Врану становится. Рубаха Баи белая со снегом болотным сливается, волосы её тёмные цветом редкие деревца напоминают; смотрит Вран на её спину, смотрит и смотрит – и совсем о русалке думать перестаёт.

      Не лучшее это место для прогулок, конечно. Вран как только от братца её отделается, сразу же ей десяток других покажет – возможно, и сама Бая о них знает уже, самой ей они нравятся…

      Останавливается Сивер вдруг как вкопанный. Чутко замирает и Бая – а Вран в последнее мгновение тормозит, чуть в лопатки её не врезавшись, очертания которых он всё под рубахой её углядеть пытался.

      И дрогает воздух опять, и хочется Врану снова муть какую-то с глаз сморгнуть; это он и делает, моргая растерянно.

      И видит.

      Нет, наверное, слышит сначала.

      Вой Вран слышит. Не человеческий вой, но и не волчий; весёлый и тоскливый одновременно, и так тоска это веселье мнимое душит, что тошно становится. Завывала так ведунья в деревне иногда, в травках своих ночью копаясь, в мысли какие-то свои уходила – да на всю деревню песню свою жуткую заводила, песню бодрую и в тот же час унылую, и доносилась эта песня ночью до самых дальних изб, детей малых будила, а старшим заснуть не давала. Приходилось спешно к бабке собираться, через всю деревню идти, чтобы в чувство её привести – а то начинали пугливые самые думать, что нечистка какая за частокол пробралась.

      – На месте стой, – цедит Сивер через плечо. – И не делай ничего, пока я не разрешу. Рыжка! Рыжка, это я, друг твой! Рыжка, узнаёшь меня?

      Кричит Сивер и ещё что-то – Вран слушает было, а потом внезапно как в колодец голос Сивера ухает. Приглушаются все звуки у Врана в ушах, приглушаются даже завывания русалки – потому что наконец разглядывает её Вран, и сердце его в пятки уходит.

      Не от страха, нет. От неожиданности.

      Русалка явно не в себе, это точно: на Сивера она внимания не обращает, на имя своё не откликается, да и занимается непонятно чем. Раскидан снег вокруг неё, даже лёд местами проломился – и прыгает русалка по этим прорубям, явно собой же и проделанным, и кружится вокруг них бешено, на льду голом поскальзываясь, то ногой, то всем телом в воду ледяную угождая, по пояс в неё проваливаясь,