Сколько волка ни корми. Карина Володина

мигом камнем на месте застыл – но сейчас не застывает. Смотрит на него русалка – всё так же потерянно, всё так же неверяще. Не русалка на него смотрит – Латута. Голая, замёрзшая, вся водой леденелой покрытая. Знает Вран, что русалки кем угодно притвориться могут, лишь бы тебя за собой увести, лишь бы под воду тебя заманить, – мелькает эта мысль в его голове, но тут же другой смывается: разве понял бы тогда Вран, что обманывают его? Разве не должна русалка песни свои петь продолжать, разве не должны они Врану перезвонами соловьиными казаться, а прыжки её по льду бешеные в танцы самые изящные и соблазнительные превращаться?

      Начинают у Латуты губы дрожать.

      Вран на бег срывается.

      – Вран! – раздаётся голос Баи за спиной. – Осторожно!

      Но что-то неведомое Врана вперёд гонит – не проваливается Вран никуда, на льду не растягивается. Подбегает он к Латуте, всё в глаза ему отчаянно глядящей, останавливается – и не знает, что делать дальше. Лежат у него в сумке тряпки какие-то женские, Баей ему принесённые, лежит мясо сушёное – хотел Вран русалке подарки эти преподнести, как девки деревенские делают, дружбу ей свою показать, намерения добрые, – да только не русалка перед ним стоит, а как раз эта девка деревенская. Зелейница, от холода посиневшая, взглядом на него безумным и испуганным уставившаяся – как ребёнок малый, в лесу заблудившийся.

      – Латута, – бормочет Вран. – Ты что здесь… Латута, милая, ты как здесь оказалась? Бабка совсем с ума сошла, уже зимой тебя за кореньями проклятыми посылает? А одежда твоя где? Заплутала ты?

      – Дерьмо, – слышит Вран выдох Сивера.

      И звучит голос Сивера так, будто понял он что-то.

      А вот Вран ничего не поймёт.

      Не отвечает ему Латута, только в глаза своими глазами оленьими таращится. Забывает Вран, что это она вчера птицей резаной кричала, всю деревню на его побег созывая, забывает, сколько гадостей забавы ради она ему наделала, в голове его только одна мысль бьётся: как? Как попала сюда, как без одежды оказалась, как столько в лесу зимнем продержалась? Никогда бы Вран не подумал, что с головой у неё не в порядке что-то, что с ума она так от переживаний сойти может – с другой стороны, а как тут не сойти, если одна на болоте она застряла, и кто знает, сколько времени уже здесь проторчала?

      Стаскивает Вран с себя тулуп поспешно, пояс сдёргивая, вспоминает мельком, что защищает его этот пояс, что не стоит ему этого делать – но вновь никто его не останавливает, вновь не подбегают к нему, в пояс обратно насильно затягивая.

      – Ну что ты, – Вран торопливо тулуп на плечи Латутины накидывает, – что ты молчишь, милая? Поговори со мной, хоть слово мне скажи. Давай руку свою сюда, согреем мы её сейчас, ну ж…

      Берёт её Вран за руку, в рукав пытаясь вдеть – и отдёргивает пальцы тут же, выругавшись от неожиданности: ошпаривает её кожа его холодом нестерпимым, таким, что, кажется, ещё мгновение пальцы подержишь – и отломятся они, в чистый лёд превратившись.

      Вран ещё раз пробует – то же самое. Молчит Латута, не жалуется, не причитает, вообще ничего не