Палеонтология обратной стороны. Д. Леонидов

был высок, наверное, чересчур худ, внешность имел вызывающе неславянскую, хотя любая его внешность была бы вызывающей, поскольку это не зависит от внешности. Характер нордический, стойкий, с максимально уместной ноткой решительности. Высокий рост давал ему как командиру явные тактические преимущества. Политических взглядов он придерживался адекватно правых и ко всяким фашистам, которые по глупости заскакивали к нам в качестве претендентов на членство в Партии, поскольку официальная пропаганда их недвусмысленно вербовала, Герман относился с горькой усмешкой.

      Он не считал нужным вести с ними даже короткие идейные беседы, поскольку его немалый опыт ясно очерчивал дальнейшую судьбу фашистов в нашей «фашистской», как это трубила пустота фашистского ящика, партии. Когда подходило время очередного сражения, они, как это и свойственно фашистам, бесследно сливались. Бессмысленная и оттого зашкаливающая жестокость фашистов – это просто их трусость, которой они сами смертельно боятся. «Ну вот, фашисты разбежались», – в очередной раз удовлетворённо констатировал он.

      Как-то в первые дни я сидел в одной из комнатушек бункера, по-моему, в той, в которой висел лозунг «Заслуги перед Партией аннулируются в полночь», и тут из глубины идёт по коридору Лимонов. Увидев меня с моей нехарактерной для нацбола внешностью, он остановился на пороге, и мы встретились взглядами. Его был настороженно-изучающий, а я в ответ выключил все уровни защиты. Зрительный контакт настолько поглотил моё внимание, что я забыл встать и поздороваться…

      Я занимался какими-то своими рядовыми делами, Герман – командирскими, а хозяйство у нас было, прямо скажем, в раздрае, и как существовать в перспективе без бункера, никто себе не представлял. О деятельности командира я знал ровно столько, сколько стрелка, напишем так, от часов знает о пружине, то есть точно знает, что она есть и не более того.

      Конечно, я выбивался из общего фона нацбольской среды своим возрастом – возрастом в районе моего отличались только очень старые партийцы, а отнюдь не новобранцы, и тем, что непрерывно что-то рассказывал, потому что ничего другого полезного делать не умел. Всё это вызвало у Германа абсолютно здравые подозрения, поскольку до меня были попытки что-либо рассказывать нацболам со стороны чем-то похожих на меня дядек. Но ничего хорошего они им не рассказывали – не знали, наверное.

      Поэтому Герман в течение некоторого времени внимательно прислушивался к тому, что за околесицу я несу, и затем, в конце концов, решил, что в качестве обеспечения сумасшествия, позволяющего избежать отваги слабоумия, это может быть даже и полезно. Как человек правых взглядов в качестве литературы он предпочитал Старшую и Младшую Эдду, я же был коммунистом, правда, в тот момент мои марксистские позиции сильно пошатнулись – как выяснилось потом, потому что позиции, считающиеся марксистскими, вовсе марксистскими не являются. Из литературы я предпочитал Ленина и Библию. Герман совершенно не счёл это вредным, хотя это, конечно, его всегда немало раздражало, но