Меченая кровью. Джули Дювер

отдадут, заступиться то не кому.

      Странно, и не понятно. Зачем со скалы прыгать, если в жены богу. Наверное, прыгать невысоко. Как через костёр сигали по праздникам. Бог же в храме или на капище. А может в облаках на небе. Так великий Волхв глаголил. И я наивно обрадовалась:

      – Здорово, значит вместе в храме жить будем. Только не пойму, я там бога не видала, кто же мужем то будет. Хоть бы не старый отцовский волхв.

      Я скривилась и прыснула со смеха представив, что придется целоваться с древним старцем.

      Анютка посмотрела на меня странно, даже цыкнула обидно.

      – Бог на небе, дуреха. Мы прыгнем в океан и разобьемся о скалы. Убьют нас сородичи, принесут в жертву. Меня через весну, тебя через две, а Маринку через три.

      – Как убьют, миленькая, родненькая. Зачем?

      – Древний обряд. Так сказал отец Любавке.

      Слезы закапали с подбородка. В душу упала ледяная глыба обиды. Обиды на всех. На отца, на сородичей, на волхвов. Не что правда, убьют.

      – Что же мы им сделали? За что?

      Анюта молчала и только всхлипывала рядом. Мы плакали до утра. Проклиная судьбу, и злой рок, по велению коего нам не суждено встретить семнадцатую весну.

      – Давай убежим?

      Предложила я после первых петухов. Аня недоуменно приподняла бровь. Какая же она красивая, да ладна. Щёчки розовые, коса в руку толщиной. И глаза большие голубые словно кусочек неба смотрит в душу.

      – Мы княжны, предназначенные богу Святовиту. Нам не дадут сбежать. А если и осмелимся, то вернут и все равно отдадут в жертву.

      Так и дремали в вперемежку с плачем на старой холодной печи тесно прижавшись друг к другу. Мы родные сестры, такие похожие и такие разные. Анюта, беленькая светленькая, лучилась светом и добротой и я напротив смуглая чёрная, как ночь, шкотная да непослушная.

      На зорьке к нам пробралась Олька. Она хоть и мала совсем, едва двенадцатую весну встретила, но рослая крепкая девочка. Кровь с молоком.

      – Вот вы где, а там такое, такое творится. Тятенька гневается. Всех стражей высек. Маринку из светлицы не выпускают. Гутарют своровали вас. Любавка глазюками зыркает. Не верит.

      Аня, подняла красные воспаленные глаза. Слезы все выплаканы. Надежды похоронены. Смирилась. Знала бы я как ошибались мы тогда. Разве смерть самое страшное.

      – А тебя, что же выпустили?

      – А я в окошко, по яблоньке слезла. Сразу сюда побежала.

      Снаружи донесся шум. Нарастал дробный стук копыта. Ржали кони, брехала свора гончих. Видать гридни отцовы выследили Ольгу. Ворочать назад будут. Всадник тяжело спрыгнул. Раздался мощный удар. Изба содрогнулась и дверь слетела с петель. На пороге стоял разгневанный князь. Чуб прилип к потному лбу, глубокая морщина пролегла меж бровей. Девичьи головы испуганно вжались в плечи. Отец люто серчал. Побелевшие пальцы крепко держали палетку. С кончика на деревянный пол капала чья-то кровь.

      Аня, понурив голову, встала перед нами. Я задвинула Ольку за спину. Нас не убьёт, а ей достанется.

      Князь замахнулся. Я зажмурилась и перестала дышать. Неужто