Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви. Александр Юк

отдышавшись в капюшоне открытой телефонной будки, вновь нырять в бурлящий людской поток. Маша полюбила московский центр и могла часами шататься по незнакомым переулкам, никогда не спрашивая дороги, в надежде выйти к вскрывающимся в самых неожиданных местах провалах подземки.

      Но сейчас городом овладел ленивый моросящий дождь, и Маша вынуждена была сидеть под домашним арестом. Одиночество приводило свою верную подругу – тоску. И когда Маше уже начинало казаться, что она осталась одна на этом свете, а всех остальных смыл этот монотонный бесконечный дождь, появлялся Женька. Пока Маша болела, он заваливался каждый день. Женька врывался шумный, мокрый и грязный. Он не признавал ни зонтов, ни шапок, и поэтому с вымокших волос прямо по сияющему лицу стекали капли, которые он стряхивал, по-собачьи мотая головой. Брызги разлетались во все стороны, и Маша бежала в ванную за полотенцем, а потом долго и тщательно вытирала ему волосы и физиономию. После этой процедуры полотенце, зачастую, могло отправляться в стирку. Зато и без того непокорные его локоны торчали дыбом и еще больше курчавились. Ольга Николаевна подобную прическу называла «вихри враждебные» и вела с ней затяжную безрезультатную войну.

      Маша удивительно быстро привыкла к приходам Монмартика и даже беспокоилась, когда он задерживался. Но каждый раз она ждала его с некоторым любопытством, если не с трепетом. То он приносил с улицы вымокшего жалкого котенка, которого Маша с трудом опознала как соседского Матроскина. В другой раз он заявлялся с мороженым, уверяя, что это лучшее средство от больного горла, что клин клином вышибают. Кажется, он по-настоящему огорчился, когда Маша обозвала его психом. (Он никогда не обижался, а говорил: «Я на тебя огорчился».) Мороженое он спустил в мусоропровод, из солидарности не съев даже свое.

      Женька был вечно голоден, и Маша не обедала одна – ждала его. Он никогда не отказывался. За едой они успевали переговорить о тысячах вещах, но еще о миллионе не успевали. Женька вечно спешил и часто убегал, даже не доев. Куда – Маша так и не могла узнать. Женька почему-то не раскалывался.

      Странное дело: когда Гарик пытался ухаживать за ней, Маша бесилась. Хотя, положа руку на сердце, она признавалась, что Игорь, возможно, по-своему неплохой парень. Сейчас же она вновь столкнулась с подобной ситуацией, но на этот раз – с Женькой. Куда девалось ее раздражение теперь? Почему она так легко позволяла ему приходить к ней домой, позволяла провожать себя после школы? Почему? Разве не уверяла она себя, что противится не ухаживаниям Гарика, а ухаживаниям вообще? Что не нужен ей ни Гарик, ни кто другой? И разве не она избегала, сторонилась любых сколь-нибудь близких привязанностей? И ведь удавалось ей это до сих пор. Что же изменилось? Просто некто, кто не обращал на нее внимания, соизволил, наконец, на нее взглянуть?.. Нет, не то. Может, и правда что-то проглядела она в этом Монмартике? Не только он не обращал раньше на нее внимания. А она сама? Теперь Маша пыталась наверстать