Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви. Александр Юк

расчеркал.

      Стихи

      скользят меж строчек —

      не уловлю.

      Сентябрь,

      твой детский почерк

      я так люблю.

      Весы

      всё до минутки

      сравняли вточь.

      Сентябрь

      развесил сутки

      на день и ночь.

      Весь мир

      расколот строго

      на свет и тьму.

      Сентябрь

      ведет дорогу

      опять в весну.

      Тогда

      наступит, может,

      предел вражде…

      А так,

      пока все тот же

      сентябрь в дожде.

      Леночка обвила его шею и поцеловала в пересохшие то ли от волнения, то ли от жары губы:

      – Вадик, ты – умница. Я отпускаю тебе твои грехи.

      Из небрежно сложенных в неровную, заваливающуюся стопку компактов Леночкин папа вытащил один и скормил его музыкальному центру. Зазвучало что-то танцевально-современное, и Евгений Михайлович, подражая голосу вождя, объявил:

      – А теперь – дискотека, – и с удивительной для его комплекции и возраста легкостью и изяществом подхватил Леночку и, ловко маневрируя, закружил дочь в вихре мелодии.

      Инга, приблизив свое лицо к Машиному, зашептала ей прямо в ухо, щекоча горячим дыханием:

      – Маш, вытащи Женьку. Что он сидит в своем углу, как сыч.

      – Пойди и сама пригласи его. Почему я?

      – Я не смогу.

      – Чего это вдруг?

      Инга отвернулась в сторону:

      – Он мне откажет…

      – С чего ты взяла? А если он мне откажет?

      – Тебе никто не отказывает.

      Маша почувствовала, что сейчас не хуже Инги начинает краснеть и ее охватывает совершенно неспровоцированное смущение. Фу, что за глупость. Она разозлилась на себя, поймав эти дурацкие ощущения. И, скорее даже чтобы преодолеть непонятно откуда взявшуюся робость, чем откликнуться на Ингину просьбу, согласно кивнула:

      – Ну ладно, ладно. Попробую.

      Женька сидел все так же на полу, только еще дальше сдвинулся в угол, чтобы не мешать танцующим. Маша склонилась над ним:

      – Жень, вставай! Все танцуют.

      – Я, по-моему, никому не мешаю, – он подобрал вытянутые ноги. – Могу уйти в другую комнату.

      – В другую комнату не надо. Лучше пригласи меня. Я хочу с тобой танцевать.

      Маша вновь с удивлением отметила, что не может себя заставить посмотреть Монмартику в глаза. Нет, с этим надо решительно что-то делать. Еще никогда общение с мальчишками не представляло для нее проблем. Она нарочито кокетливо склонила головку. Длинные струи черных, переливающихся в электрическом свете волос водопадом обрушились с ее плеч на Женькин блокнот, который он прикрывал рукой. Женя посмотрел на нее снизу вверх и усмехнулся. Улыбка коснулась лишь его губ, глаза оставались бархатно-грустными.

      – Как-нибудь в другой раз. Нога болит.

      – А что ты там рисовал? Можно посмотреть?

      Где-то за границей их разговора зазвонил телефон, и Гарик с трубкой в руке и подтрунивающим взглядом появился в кабинете:

      – Монмартик, твоя маман с тобой не разговаривала уже два часа и пятнадцать минут. На, утешь, – он протянул Женьке телефон. –