Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви. Александр Юк

пойманную ради забавы плотву обратно в озеро, даря свободу умереть на воле. Довольно! Только бы никогда больше не слышать его голос!..

      – За-мол-чи… Замолчи! Замолчи!

      Камушек, его камея была зажата в руке. Она-то, дура, дура, надела свое самое шикарное платье. Ни карманов, ни сумочки. Так вот почему он подарил ей камею. Она все поняла, слишком поняла. Ей хотелось крикнуть ему в лицо что-то грубое, злое, мерзкое, но слов не было. Комок подкатил к горлу. Стало трудно дышать. Только бы не разреветься сейчас… Камею она швырнула в раскисшее месиво ему под ноги и побежала. Где-то совсем рядом отвратительным пронзительным голосом взвизгнули в ужасе выжатые тормоза – почему ее не раздавило, не расплющило по мокрому асфальту, чтобы привести, наконец, в соответствие тело и душу, форму и содержание? Зачем не прекратились разом в одно избавительное мгновение все эти боль и стыд?..

      Она успела свернуть за угол и тут заревела. А мимо сновали прохожие и оглядывались, но не останавливались, они торопились по своим прохожим делам. Потом она почувствовала руку на своем вздрагивающем плече. Она ткнулась в эту прохладную руку, а он неумело, неловко пробовал ее успокоить, перебирая ее и без того спутанные волосы, и от этого плакать хотелось еще больше. А мимо, обтекая их, накатывали новые и новые человеческие волны, безучастные к тонущему кораблю.

      Они снова перешли на бульвар. Женька усадил ее на низенькую скамейку и скрючился на корточках перед ней. Ладонями он вытирал еще не высохшие русла на ее щеках, но она отворачивалась и просила:

      – Не смотри сейчас на меня. Я вся зареванная. Сядь рядом.

      Она уже успокоилась настолько, что стала способна воспринимать его голос. Во всяком случае, ей так казалось. Наверное, Женька говорил что-то и раньше, но его речь не могла проникнуть сквозь замкнутые ворота ее сознания, и лишь сейчас створки чуть приоткрылись, и его слова, по каплям просачиваясь, падали на выжженную омертвевшую почву.

      – Ритуля, ну не надо. Скажи, что мне для тебя сделать? Ты же знаешь, я не смогу тебя обманывать. Я не могу быть подлецом и из-за этого становлюсь еще большим. Так не должно быть. Я презираю и ненавижу себя. Ну, хочешь, никуда не уйду от тебя, все будет по-старому. Вычеркнем сегодняшний день. Вырвем его из календаря. Я справлюсь…

      – Ну что ты чушь несешь. Что, и ее забудешь? Молчишь. Меня предал, теперь ее предаешь. Только мне объедков с чужого стола не надо.

      Рите хотелось добавить еще чего-нибудь обидного, заставить его пережить хоть толику той боли, которую испытала сама, но она уже чувствовала, как быстро остывает залитое слезами пожарище. Первый огонь был сбит, и она не находила в себе сил вызвать его вновь. Слезы «горючими» не бывают, как бы их ни называли.

      Спустя несколько минут они разговаривали почти как в старые добрые времена, только ее покрасневшие глаза выдавали, что не все в порядке в этом королевстве.

      – Женя, а она кто?

      – Какая разница, Рита, кто бы она ни была.

      Действительно, какая разница.

      – А она-то тебя любит?

      – Господи,