Дама с собачкой. Антон Чехов

уже давно, по делу: я привез поклон от хозяина дома, полковника Чикамасова, его жене и дочери. Это первое мое посещение я помню прекрасно. Да и нельзя не помнить.

      Вообразите себе маленькую сырую женщину, лет сорока, с ужасом и изумлением глядящую на вас в то время, когда вы входите из передней в залу. Вы «чужой», гость, «молодой человек» – и этого уже достаточно, чтобы повергнуть в изумление и ужас. В руках у вас нет ни кистеня, ни топора, ни револьвера, вы дружелюбно улыбаетесь, но вас встречают тревогой.

      – Кого я имею честь и удовольствие видеть? – спрашивает вас дрожащим голосом пожилая женщина, в которой вы узнаете хозяйку Чикамасову.

      Вы называете себя и объясняете, зачем пришли. Ужас и изумление сменяются пронзительным, радостным «ах!» и закатыванием глаз. Это «ах», как эхо, передается из передней в зал, из зала в гостиную, из гостиной в кухню… и так до самого погреба. Скоро весь домик наполняется разноголосыми радостными «ах». Минут через пять вы сидите в гостиной, на большом, мягком, горячем диване, и слышите, как ахает уж вся Московская улица.

      Пахло порошком от моли и новыми козловыми башмаками{39}, которые, завернутые в платочек, лежали возле меня на стуле. На окнах герань, кисейные тряпочки. На тряпочках сытые мухи. На стене портрет какого-то архиерея, написанный масляными красками и прикрытый стеклом с разбитым уголышком. От архиерея идет ряд предков с желто-лимонными, цыганскими физиономиями. На столе наперсток, катушка ниток и недовязанный чулок, на полу выкройки и черная кофточка с живыми нитками{40}. В соседней комнате две встревоженные, оторопевшие старухи хватают с пола выкройки и куски ланкорта{41}…

      – У нас, извините, ужасный беспорядок! – сказала Чикамасова.

      Чикамасова беседовала со мной и конфузливо косилась на дверь, за которой всё еще подбирали выкройки. Дверь тоже как-то конфузливо то отворялась на вершок, то затворялась.

      – Ну, что тебе? – обратилась Чикамасова к двери.

      – Oú est ma cravate, laquelle mon pere m’avait envoyée de Koursk?[30] – спросил за дверью женский голосок.

      – Ah, est-ce que, Marie, que…[31] Ax, разве можно… Nous avons donc chez nous un homme très peu connu par nous…[32] Спроси у Лукерьи…

      «Однако как хорошо говорим мы по-французски!» – прочел я в глазах у Чикамасовой, покрасневшей от удовольствия.

      Скоро отворилась дверь, и я увидел высокую худую девицу, лет девятнадцати, в длинном кисейном платье и золотом поясе, на котором, помню, висел перламутровый веер. Она вошла, присела и вспыхнула. Вспыхнул сначала ее длинный, несколько рябоватый нос, с носа пошло к глазам, от глаз к вискам.

      – Моя дочь! – пропела Чикамасова. – А это, Манечка, молодой человек, который…

      Я познакомился и выразил свое удивление по поводу множества выкроек. Мать и дочь опустили глаза.

      – У нас на Вознесенье{42} была ярмарка, – сказала мать. – На ярмарке мы всегда накупаем материй и шьем потом целый год до следующей ярмарки. В люди шитье мы никогда не отдаем.

39

Козловые башмаки – из козьей кожи.

40

…кофточка с живыми нитками… – то есть с незакрепленными швами.

41

Ланкорт – хлопчатобумажная ткань.

30

Где мой галстук, который прислал мне отец из Курска? (фр.)

31

Ах, разве, Мария… (фр.)

32

У нас же человек, очень мало нам знакомый… (фр.)

42

Вознесенье – народное название двунадесятого праздника православной церкви – Вознесения Господня, который отмечается на 40-й день после Пасхи.