Маленькая жизнь на малой родине. Пётр Ореховский

я узнал, что они собирали консилиум, говорить ли это мне, так тяжело больному тобой. Они, мои друзья, обсуждали это за пивом со своими жёнами. Тебя там не было, ты никогда не любила этот напиток.

      «Сучка не захочет, кобель не вскочит» – так сказала про тебя жена моего друга. Как я люблю жён моих друзей! наверное, больше них я люблю только самих моих друзей. Они развели нас навсегда, хотя я простил тебя, но ты сама не могла простить мне себя. И мы были среди них, ждущих того, чтобы я ушёл от тебя. А я знал уже тогда, что я не хочу уходить.

      Что ты знала об этом? я не знаю твоих мыслей до сих пор. Кругом плыло сплошное дерьмо – заботясь обо мне, мне объясняли, какой же я тряпка, что живу с тобой. Что он намного старше меня, что ты купилась на его положение и его известность.

      А ты ведь и правда купилась на маралий призыв этого старика Козлодоева. Член Союза писателей СССР – брр! Или нет, ты просто боялась меня? знала, но не верила в то, что у меня есть талант, хотя об этом говорили все. Где оно, семейное будущее, если мне остаётся от силы пять лет жизни, – в этом вы все сходились, молодые старики. Любила ли ты меня тогда? я до сих пор не знаю. И что для тебя – любовь?

      Конечно, я пил. А кто не пил во время этой борьбы с пьянством? Может, только члены горбачёвского ЦК. Я с ними не был знаком.

      Из-за тебя я не пил, если хочешь знать. Зачем? Я был счастлив с тобой. Впрочем, ты знаешь это – я тебе говорил. Я был счастлив с тобой всё то лето, несмотря на то что после того, как я дал в зубы своему приятелю, у тебя в этом городе не осталось компании, а я прослыл сумасшедшим.

      Потом я уехал, я не мог не уехать, потому что в Питере была вся моя жизнь, кроме тебя, и тогда я не мог взять тебя с собой. Через месяц после моего отъезда ты опять стала жить с ним, я узнал об этом сразу же.

      Чёртова ты дура. Чёртовы умники, которые мне всё сообщали. Как они кайфовали от своей правоты!

      Мы встретились ещё раз через год, во мне ещё продолжало всё гореть, но я тогда уже ненавидел тебя. Кто бы смог это вытерпеть – тебе нужны были подтверждения, что я продолжаю идти ко дну, что я подыхаю, а ты сделала правильный выбор. Ты даже объяснила это мне вслух. Надеюсь, я смог предъявить тебе искомый набор вторичных признаков: у меня останавливалось сердце, когда я слушал то, что ты мне говорила.

      Ты никогда не узнаешь, как я потом был благодарен тебе за всё это. Я спасался работой и питался огнём полыхавшего чувства, а когда от него остался пепел, то жевал и его, вместе с приливавшей к горлу желчью. И я стал другим теперь – гораздо, несравненно лучше, смею думать.

      Я не хочу видеть тебя. Ты была, наверное, хуже, чем эта сегодняшняя высокая, стройная брюнетка с длинными пальцами, рёбрами, которые я могу сломать, обнимая её, и тонким лицом с собачьими печальными глазами. Ты была хуже многих других, которые были у меня… или это я был у них, потому что я любил, но и меня любили, да теперь не всё ли равно. А может, ты была лучше всех, но той тебя всё равно уже нет. Нам сегодняшним незачем встречаться.

      Но запах твоих духов и моя память опять оживают в этом городе. Они