Маленькая жизнь на малой родине. Пётр Ореховский

а он стал президентом.

      – Дело не в этом. Было или не было, а случись что, вот тебе раз – и пожалуйста.

      – То есть?

      – Теперь все боятся… Случись что-нибудь, а что-нибудь, знаешь ли, почему-то всё равно случается, легко представить, что оно произошло не просто так, а в силу угроз и замыслов ваших князей тьмы… тьфу, Тараканова то есть. Понимаешь?

      – Ага. Все кругом – параноики, одна я нормальная.

      – Примерно.

      Казаков, кажется, в хорошем настроении. Он улыбается, что очень импонирует Тамаре: улыбается её работодатель редко, всё больше криво усмехается, усмешек у него две – чаще горькая, углами рта вниз, вторая, более редкая – хищная, неприятная, напоминающая оскал: верхняя губа приподнимается, обнажая зубы, угол рта ползёт вверх. Тамара улыбается ему в ответ – приятно видеть тебя в таком настроении, конечно, говорит Казаков, мне самому приятно, ведь теперь кто-то умрёт не зря, то есть как? недоумевает она, да всё равно как, перевернётся ли на машине, или получит инфаркт от пьянства, живут зря на нашей шее и этой прекрасной земле, так хоть от смерти их будет мне какая-то польза. Экий ты жестокий, шутит она, считая, что жестокости тут нет никакой, просто использование случаев судьбы, а ты знаешь, я ведь действительно думаю, что многие из них годятся разве что на удобрение, говорит вдруг он задумчиво, и она пугается, что Андрей помрачнеет и будет опять мало говорить с ней, и только много позже Тамара подумает, что ведь он говорил тогда серьёзно, и не может в это поверить. А потом и забывает про это.

      8. Тамара

      Я знаю, что ты не такой, как они. Но почему ты то поднимаешь меня до небес, то заставляешь чувствовать себя последней дрянью? ведь это ты делаешь не из наслаждения моим унижением, как другие, кто покупал за деньги это право. Но их кайф меня не задевал, как не ранили их слова, я сама шла к ним и говорила то, что они хотели. Ты же можешь уничтожить меня одним словом, одной интонацией – и не замечаешь этого. Откуда же ты такой взялся? Господи, кого Ты послал на мою голову?

      Сначала я думала, что ты просто тупой, хотя и хитрый с опытом. Видали таких. Но ты можешь быть тонким, настолько, что чувствуешь, как дрожит каждый мой нерв, когда я касаюсь тебя. Как я боялась этих вечных мужских разговоров о тех, кто был у меня до тебя, и что я чувствовала, когда была с ними, а не с тобой, – ты никогда не говоришь об этом. Почему? Ни один из моих близких мужчин не обошёл этой темы в течение первой же недели близости. Отчего это не интересует тебя?

      Жизнь – это медленное привыкание к одиночеству. Как рано нам преподают Пушкина «И постепенно жизни холод // С годами вытеснить сумел». Кто в четырнадцать лет может оценить эту мысль? А в двадцать два она уже стала мне родной. И я боюсь рассказать это тебе, поскольку это уже моё личное, а мой холод жизни – это не то, что может быть интересно тебе. Это даже мне самой неинтересно, хотя невыразимо грустно, так грустно, что ничего не жаль и тяжело на сердце.

      Ты можешь уехать в любой момент, сейчас это единственное,