Доктор Торндайк. Око Озириса. Ричард Остин Фримен

поверь ему. Он говорит серьезно. Это добрый поступок, и я уверен, что он рад его совершить. Все в порядке, доктор, она согласна. Ты ведь согласна, девочка?

      – Да, если ты так говоришь. Согласна и очень благодарна.

      Она сопроводила свое согласие улыбкой, которая сама по себе стала моим вознаграждением, и, когда мы обо всем договорились, я ушел очень довольный, чтобы закончить утреннюю работу и заказать ланч.

      Когда я зашел за мисс Беллингем через два часа, она ждала меня в саду со своей поношенной сумкой, от которой я ее освободил, и мы пошли под ревнивым взглядом мисс Оман, провожавшей нас до ворот.

      Идя по двору с этой замечательной девушкой, я едва мог поверить в свою удачу. В ее присутствии и в охватившем меня от того счастье скромное окружение преобразовалось и стало прекрасным. Какая замечательная улица, например, эта Феттер Лайн, с ее необыкновенным очарованием и средневековым изяществом! Я вдыхал насыщенный капустой запах, и мне казалось, что я вдыхаю аромат нарциссов. Холборн превратился в Елисейские Поля, омнибус, в котором мы ехали, стал колесницей славы, а люди, зловредно толпившиеся на тротуаре, оказались детьми света.

      Судя по обыденным стандартам, любовь глупа, а мысли и поступки влюбленных глупы невообразимо. Но в конечном счете эти стандарты неверны, потому что практичное сознание занимается только тривиальными и преходящими ценностями жизни, но за ними возвышается великая и вечная реальность любви мужчины и женщины. И в ночной песне соловья больше смысла, чем во всей мудрости Соломона (хотя у него тоже был немалый опыт в нежной страсти).

      Служитель в стеклянной будке у входа в библиотеку осмотрел нас и пропустил с молчаливым благословением в вестибюль (где я отдал свою трость лысому полубогу и получил в обмен магический диск-талисман), и мы вошли в просторную ротонду читального зала.

      Я часто думал, что если бы какой-то смертельный газ с большими консервирующими возможностями – например, что-нибудь вроде формальдегида – можно было бы впрыснуть в атмосферу данного помещения, стоило бы в неприкосновенности сохранить это собрание книг и книжных червей для просвещения последующих поколений как антропологическую добавку к главной коллекции музея. Потому что нигде в мире нет в одном месте большего собрания необычных и отклоняющихся от нормы человеческих существ. И вот какой любопытный вопрос мог бы возникнуть у большинства наблюдателей: откуда приходят эти необыкновенные существа и куда отправляются, когда часы объявляют время закрытия? Например, вот этот джентльмен с трагичным лицом и коллекций колец, которые, как на пружинах, поднимаются и опускаются, когда он идет. Или пожилой джентльмен в сутане и котелке, который, неожиданно повернувшись, дергает вас за нервы, оказавшись женщиной средних лет. Куда они уходят? Потому что больше их нигде и никто не видит. Исчезают после времени закрытия в глубинах музея и прячутся до утра в саркофагах мумий? Или пробираются за книжные стеллажи и проводят ночь в близкой им по духу атмосфере кожи и старой бумаги? Кто может сказать? Знаю только, что, когда Руфь Беллингем вошла