Доктор Торндайк. Око Озириса. Ричард Остин Фримен

но в то же время пухленькая, очень прямая осанка и грациозные движения, черные волосы, свободно разделенные посредине и очень красиво падающие на лоб, светлая чистая кожа, темно-серые глаза, прямые брови, прямой, красивой формы нос, небольшой рот с полными губами, круглый подбородок… Но какого черта вы так улыбаетесь, Джервис?

      Ибо мой друг неожиданно снял маскировку со своих батарей и улыбался, как чеширский кот, угрожая раствориться в своей забавности.

      – Если экземпляр завещания существует, Торндайк, – ответил он, – мы его получим. Надеюсь, вы согласны со мной, почтенный сеньор?

      – Я уже сказал, – последовал ответ, – что верю в Беркли. А теперь нужно оставить профессиональные разговоры. Вот и наша гостиница.

      Торндайк открыл непримечательную застекленную дверь, и мы вслед за ним вошли в ресторан, в котором воздух был пропитан приятным запахом мяса с менее приятным запахом жира.

      Часа через два я попрощался со своими друзьями под золотистыми листьями платанов на Кингз Бенч Уок.

      – Я не прошу вас приходить сейчас, – сказал Торндайк, – у нас сегодня днем несколько консультаций. Но приходите быстрей, не ждите, когда найдется завещание.

      – Приходите сегодня вечером, когда закончите работу, – улыбнулся Джервис, – конечно, если у вас нет более привлекательного общества. О, не надо краснеть, мое дорогое дитя, мы все когда-то были молоды; есть даже подозрение, что и Торндайк был молод в какой-то додинастический период.

      – Не обращайте на него внимания, Беркли, – заявил Торндайк. – У него скорлупа еще не сошла с головы. Когда будет в моем возрасте, поумнеет.

      – Мафусаил! – воскликнул Джервис. – Надеюсь, мне не придется ждать так долго.

      Торндайк снисходительно улыбнулся своему неугомонному помощнику и, сердечно пожав мне руку, повернулся к входу.

      От Темпла я пошел на север, в соседний медицинский колледж, где провел пару полезных часов, разглядывая «маринады» и освежая в памяти сведения по патологии и анатомии, снова поражаясь (как любой практикующий анатом) мастерству, с которым производилось вскрытие, и отдавая дань основателю этой коллекции. Наконец предупреждающие часы и растущее желание выпить чая заставили меня выйти и направиться к месту моего напряженного труда. Мое сознание еще было занято содержимым витрин и больших стеклянных сосудов, и я обнаружил, что нахожусь на углу Феттер Лейн, не очень понимая, как попал сюда. И тут меня оторвал от размышлений хриплый возглас:

      – Страшное открытие в Сидкапе!

      Я сердито повернулся – в Лондоне крик уличного мальчишки, продающего газеты, производит впечатление удара по лицу, – но надпись на желтом постере, который он держал в руках, заставила меня сменить гнев на любопытство.

      «Ужасное открытие в водном салате!»

      Пусть педанты это отрицают, но в «ужасном открытии» есть нечто привлекательное. Оно намекает на трагедию, на тайну и на романтику. Оно обещает внести в нашу серую банальную жизнь элемент драматизма, без которого, как без соли, нельзя наслаждаться