Счастливая жизнь зарубежного человека. Повести и рассказы. Юрий Серебрянский

показала маме приглашение, которое ты выслал. Ей оно показалось странным. Она не понимает, почему меня приглашают на курсы дизайнеров именно в Таиланд. Это очень далеко от Греции.

      – А что в этом странного? Тоже ведь страна. Ты не веришь в существование Таиланда?

      – Она просто не может понять. Боится за меня.

      – А ты боишься?

      – Я – нет. Милый. Тэло на сэдо. Агапи му. Мне неважно где.

      – Ну, пожалуйста, Соня, давай все организуем. Тебе понравится здесь. Не бойся.

      – Я не боюсь, – она не отрываясь смотрела сквозь экран. Мимо меня. Это эффект камеры. Глаз не поймать.

      За ее спиной зазвонил телефон. Волосы одним махом были переброшены на другую сторону, я увидел черные брызги в экран. Она сбросила звонок. Повернулась ко мне. В той же позе.

      – Пойдешь сегодня в университет?

      – Да, пойду уже скоро, а как твоя работа? Много работы?

      – Много. Сейчас тоже пойду. Поеду в аэропорт. Самолет встречать. Я напишу тебе кое-какие новые мысли по поводу приезда.

      – Да. Напиши, – Соня улыбнулась, и трафик позволил ей улыбнуться.

      Барыш

      В районном центре Барыш раньше был тир. Он стоял на привокзальной площади в самом ее конце, там, где площадь становится платформой станции и одновременно улицей, ведущей в город. В узком, стратегически важном, с точки зрения любого капиталиста, месте.

      Мы с двоюродными братьями мечтали вырасти и пострелять в нем. Но когда доросли до стрелкового возраста, начались девяностые. Возможности у взрослых любителей пострелять значительно расширились, и тир разорился.

      Реинкарнировался в коммерческий киоск. В очень успешное предприятие, занимавшее ключевую позицию в городе по покупательской проходимости.

      К тому же только здесь жители могли купить вещи, привезенные для них из Китая двумя предприимчивыми земляками. Мы с отцом восемь дней тряслись в поезде для того, чтобы увидеть этот киоск. Четыре дня туда и четыре обратно. Ездили летом, когда поезд по нескольку часов пережидал песчаную бурю под Кзыл-Ордой. В купе стояла такая жара, что трудно было дышать, и пассажиры сидели без движения, как обреченные моряки на дне подводной лодки. Из коридора залетала жирная муха, почуяв, как со столика капает сок тающего сахарного ломтя белой дыни. Жужжала безнаказанно.

      Летом в вагон-ресторан приходилось ходить мимо грязных пяток в плацкартных вагонах, переступая через бесформенные сумки и ползающих по полу детей.

      Зимой выбитые окна соседних пустых купе забивали подушками, и все равно было холодно. До зимы девяносто третьего года я вообще не задумывался о том, что поезда курсируют не только в теплое время отпусков. Что кипяток зимнего вагона становится живой водой для шестерых немытых пассажиров.

      Я повидал поездов.

      Это, конечно, не теплушки, но то разоренное время больше всего отыгралось именно на поездах. Уже не было атмосферы дружбы и сплоченности пассажиров, закончились веселые истории не успевших сойти провожающих, проспавших свою станцию