Счастливая жизнь зарубежного человека. Повести и рассказы. Юрий Серебрянский

скайп замер. Видеосигнал доходил урывками. Кадр. Полуулыбка. Кадр. Некрасиво раскрытый рот. Кадр. Нелепо поднятая рука. Это Соня собралась погладить волосы для меня. Я догадался. Додумал движение. Приходилось додумывать вслед за скайпом. Именно такой сигнал фантасты пророчили путешественникам к дальним планетам. К Юпитеру. Соня была на Юпитере. Нет, это я был на Юпитере. Она была в комнате. В Афинах. В комнате, которую я хорошо помнил. Край кровати, которую я помнил. Кусок столика, запомнившегося мне остротой угла.

      – Соня, ты прочитала рассказ, который я отправил тебе вчера?

      – Ты написал его вчера? – Соня замерла в профиль. Интересно, в каких позах замираю перед ней я? Надо поменьше артикулировать, чтобы не наделать гримас.

      – Соня, я соскучился, – Вернее, по-английски прозвучало «я скучаю». Есть ли у них «соскучился»?

      Соня молчала.

      – Нет, я писал его неделю и месяц его думал. У меня компьютер только в офисе, и только в нерабочее время. А время тут, у нас всегда рабочее. Я тебе писал об этом.

      – Почему ты меня переименовал?

      – Я могу вернуть имя! – Услужливый хозяин Интернет-кафе подал мне гарнитуру. Я надел наушники с маленьким микрофоном у рта и превратился в космонавта. Не хватало только олимпийки «СССР».

      – Мне показалось, что выдуманное имя слишком банально.

      – Ты согласна быть там Соней? – Мои волосы вдруг поплыли по воздуху, каждая волосинка по отдельности, но единым потоком, как влекомые течением реки водоросли.

      – Да, пусть я – буду я. Мне нравится, что ты запомнил, как мы сидели на траве, на склоне Филлопопа. Это я тогда подумала, что тебе хорошо бы поправиться килограммов на пять.

      – Да. Я помню. Стараюсь. Но тут одни только рис и креветки. Все худые, – вслед за волосами я и сам начал отрываться от кресла. Лицо мое стало красным.

      – Почему у тебя красное лицо, милый? – Соня вообще-то добавляла «милый» к каждой фразе. Я уже так привык, что почти не замечал этого.

      – Не знаю, наверное, это невесомость, – я хотел так сказать. Только не знаю, как по-английски сказать «невесомость». Пока я подбирал неуклюжие эпитеты, Соня поняла.

      – Ты представляешь себя в космосе?

      – Нас разделяют глухие парсеки. Я скучаю, Соня.

      – У вас жарко?

      – У нас тут очень жарко. Душно, и я ненавижу этот город без тебя. Я бы хотел жить в Афинах с тобой.

      – У нас тоже жарко, милый. Мы собираемся в Лутраки на выходные с друзьями. Купаться.

      – С какими друзьями? – Я взлетал, Соня не видела, но я придерживал стул правой рукой.

      – Нет. Не с Марком. Мы расстались. Из-за тебя. Милый. Зачем ты запоминаешь такие вещи? Разве я говорила тебе, что была мокрая, как река?

      Интересно, как это Соня не замечает моих странных волос. Она в белой майке, которую я снимал. У Сони копна греческих смоляных вьющихся волос. У нее длинные волосы.

      – Память. Извини. Проклятая память фиксирует все. Да, ты именно так и говорила.