Арена XX. Леонид Гиршович

с сознанием выигранной партии ретировался, в отличие от принца Калафа, мудро щадя самолюбие принцессы, но притом оставив последнее слово за собой.

      Но еще не наступило время обещанного милльфёя в двенадцать ярусов, что в два раза выше «Метрополитен опера». А до остального он не охотник – до грибков там (а что как ядовитые?), до благоуханного форшмака, до страдавших избыточным тестом пирожков, которыми наедаешься прежде, чем доберешься до начинки – до всего этого закусона, как говорил, или сказал бы, чеховский инженер-путеец, еще не ведавший, что его ждет: несменяемые крапчатые носки в сердобольной и не помнящей зла Германии. («Какую жизнь профукали, собаки».) Этот инженер путей сообщения уже приглядывается к столу, ломящемуся от всего перечисленного. Урываев либо не замечает Николая Ивановича, либо заметил раньше и теперь отводит глаза. «Волга, Волга, мать родная», – бормочет он.

      А Маргарита Сауловна все уставляет и уставляет стол закусками. «Надо бы подойти к ручке».

      – Маргарита Сауловна…

      Убедился, что селедочный форшмак – ее рук дело.

      – Не очень-то вежливо вот так исчезать, – сказала Маргарита Сауловна, глядя мимо Берга.

      – Я наложил на себя епитимью за один предерзкий поступок. Сказать какой?

      – Нет! Нет! Нет! Ничего не хочу знать!

      Мадам Ашер боится узнать такое, чего знать не положено. «Во многом знании многая печаль» (бородатая острота). Когда-то ее двоюродной сестричке Нюточке студент поведал о готовящемся поджоге. Студент был схвачен на месте преступления, а Нюточку обвинили в недонесении. И пришлось их семье бежать в Америку… «Или даже в Аргентину». – «Так хорошо же». – «Что ж хорошего?» – «Ну как, опередили события». – «А кто тогда мог знать? Это такое несчастье было. Мама ездила в Киев прощаться».

      Ничего удивительного, что Маргарита Сауловна выговорила Бергу:

      – Трубить на всех углах о своих неблаговидных поступках значит хвастаться ими. Александр Ильич, я права?

      Урываев вопросительно поднял голову, жмурясь, как от резкого света. Она повторила, раз тугоухий:

      – Хвастаться, говорю, неприличным поведением неприлично вдвойне. Может, вам, Александр Ильич, это интересно?

      За него ответил Берг:

      – Александр Ильич знает, что на самом деле я выполнял секретное задание Российского Общевойскового Союза.

      Маргарита Сауловна поспешила на звон бубенцов.

      – Отлично придумано, «Ехали на тройке с бубенцами…», – сказал Александр Ильич, не зная, чего ожидать от Берга.

      – Вы находите? – Николай Иванович смерил Урываева долгим взглядом. – Горько терять друзей?

      – Я человек немолодой. Мне – горько. На молодом все заживает быстрей. Как писал Пушкин: «И холод и буря ему ничего».

      Эх, начитанное же племя эти русские! Следующая строка прискакала на свист.

      – «Но примешь ты смерть от коня своего», – продолжил Николай Иванович. – Если она предпочитала верховую езду, то и вы Пегас… ухожу, ухожу, ухожу.

      В соседней комнате он заметил Макарова. Наконец-то. Георгий Леонидович держал раскрытым портсигар, а угощался… Николай